Новый Мир ( № 3 2012)

— Пусть бы оно и сыпалось. А люди жили.

Бедняжка даже за ненавистное быдло готов был вступиться, только бы насолить своим главным врагам — государству и народу.

— Люди без государства? Новое еврейство? — баритонально хмыкнула маска. — Почему же старое еврейство не пожелало жить без своего государства? А с такими трудами его выстроило?

— Государство — хранитель бессмертия, — попытался вставить я, но голос отказался мне повиноваться.

— Значит, Сталин все делал правильно? Значит, все нужно ему простить?.. Нужно его любить? — В голосе Мишеля наконец прозвучало что-то неподдельное — ненависть.

— Он делал

ужасномного неправильного. Он делалужасно

много ужасного. Простить — как я могу ему простить Гиршеле? — По безжизненному лицу покатились слезинки, но голос звучал мощно и неколебимо. — Любить его тем более было невозможно, он был слишком страшный человек. Да и что за дамское словечко — любить? Он что, девка? А ты, что ли, дамочка, для которой нет ничего важнее, чем “любит — не любит”? Нам было и не до любви и не до ненависти, у нас дело было на уме. Кто кого любит, когда корабль мотает штормом? Тем более капитана… Но мы видели, что онза нас.Когда ты был маленький, ты в кино про каждого спрашивал: он за нас? А теперь я не знаю, за кого ты. Нет, знаю: за себя. Ты никому и ничему не служишь, только собственному тщеславию. А Сталин был за нас. Наша победа — это была его победа, наше поражение — его поражение. У него не было ничего другого, мы это видели. Говорят, дети — лицо семьи. Так самый никчемный, самый, как теперь выражаются, безбашенный сын Сталина — Васька — рвался на фронт. Обормот, хулиган, но рвался летать. А у вашего отца русской демократии дочка сделалась главной всероссийской шлюхой — чье же лицо красивее? Тирании или демократии?

— Браво, господин сталинский лауреат! — легонько поаплодировал наслаждавшийся скандалом Иван Иваныч. — Броня крепка! Есть еще порох в пороховницах!

Но в чеканно-желейных чертах Терлецкого уже не оставалось ни тени деланой насмешки — одна лишь отточенная нержавеющая сталь ненависти.

— Что ж, может, и так, — медленно-медленно заговорил он. — Я действительно служу себе лишь самому. Но ведь и я твое лицо? Если я таков, значит, и ты таков?

Молчание. До сих пор жалею, что не догадался взглянуть на Иван Иваныча.