Новый Мир ( № 5 2009)

Не подумайте, однако, что Ласкин, не желая расставаться с юмором, увидел в жизни своих персонажей комедию, хотя к комической стороне жизни он неравнодушен в каждом абзаце, как если б в каждой случившейся на пути глянцевой поверх­ности ловил чуть искривленное отражение. И может показаться, что вся история изложена смешливым автором для детей. Что он их имел в виду, когда делил главы на коротенькие подглавки, давая им имена: «О шнурках», «До свиданья, Кусов!», «„Вдруг”»…

Нет, не детская это история. И более того, по-настоящему оценит ее только тот, кто заранее знает, о чем идет речь, кто знаком с предметом. Ну вот, к примеру: «Помимо стремления необычайной силы, Осип Эмильевич чувствовал страх. Обретение почти наверняка означало катастрофу. <...>

Со временем его опасения приобрели характер чуть ли не болезненный. Едва появлялись малейшие поводы для оптимизма, он незамедлительно впадал в хандру. Лучше неопределенность и нищета, чем сомнительные подачки судьбы!

Самых больших неприятностей он ждал от вступления в писательский жилищный кооператив».

Может быть, и не ждал, но получил, о чем, кстати говоря, можно прочесть подробно в статье А. Кушнера «Это не литературный факт, а самоубийство».

Характер героини тоже прорисован твердым почерком, не для детских глаз; например, одну из главок Ласкин начинает так: «Достоевский не даст разлечься на диване с книжкой, спокойно перелистать страницы, но обязательно подсунет какое-нибудь „вдруг”.

Вот и у Лютика — будто она героиня прозы Достоевского, а не стихов Ман­дельштама — все начиналось с „вдруг”». И добавляет: «В ее записках „вдруг” именуется „между тем”».

Я читала эти записки в рукописи. Говорят, они скоро выйдут отдельным изданием. Так же, как и ее стихи, они не произвели на меня впечатления. Вернее, по этим запискам я составила портрет совсем не похожий на тот, что рисовался нашему автору. Самое интересное, что это расхождение не помешало мне с ним соглашаться. Одному читателю кто-то представляется экстравагантной истеричкой, пустой, как яичная скорлупа, способной лишь подражать выдохшемуся символизму, а другому этот кто-то является «ангелом, летящим на велосипеде»,

гением чистой красоты, чьи поступки — «отважный лёт» (цитата из ее стихов). Такое вполне может случиться. Важно, что «другой» оказался не просто читателем, а писателем со своим видением мира и своим собственным, необычайно привлекательным стилем и методом.