Новый Мир ( № 6 2012)

Сенчин же ни на какой свежий взгляд не претендует. Но парадоксальным образом именно ему многие привычные вещи удается увидеть несколько по-иному. Просто, доводя привычность, обыденность бытовой человеческой жизни до крайней степени, он показывает ее во всей чистоте бессмыслицы и несуществования.  В его произведениях господствует старый добрый натурализм, заунывной интонацией автора доведенный до одного из своих пределов и на этом пути оказавшийся полным экзистенциального смысла.

Сенчин — писатель до неприличия стертый. Он словно и не хочет быть писателем, нарочито открещивается от литературы как красоты и формы. Сенчинская проза — литература нищеты и скупости, отсутствия и исчезновения.

Когда я думаю о Сенчине, в моей голове неизбежно всплывают имена Генри Миллера и Чарльза Буковски. По-своему, очень по-своему он продолжает именно эту традицию. Однако его проза словно обессилена, она болезненна и бесцветна.  У Генри Миллера были страсть и жадность до жизни, ясный разум, смелость и стремление к радости. У него была перспектива, была решимость менять и себя, и свою жизнь. Он самоотверженно искал красоту даже в безобразном, пытался прорваться за пределы видимостей. Он делал ставку на личное усилие и веру в себя.

У Буковски было отчаяние — эта вывернутая наизнанку надежда, ярость и спасительное чувство юмора. Да чего только не было у сидевшего без цента, вечно пьяного Буковски. Нежность и сентиментальность, жалость к себе, жалость и презрение к миру, любовь и желание, секс и алкоголь, игра на скачках и много, много классической музыки. Даже у него, ошарашенного беспросветностью жизни, открывался рот от изумления перед ее нечаянными радостями.

У Сенчина нет ничего. И я не думаю, что он зашел дальше всех в своем экзистенциальном эксперименте. Как раз наоборот. Он слишком рано остановился. Он боится идти дальше. В некотором смысле Сенчин — самый русский писатель за последние двадцать лет. Это разлившаяся пустота, расплескавшаяся Россия. Растеклася мыслью по древу, посерела и отцвела. И ярость ее бессмысленна и жалость тупа. И вся она — сплошное бессилие необъятных просторов. Нет, Сенчин не писатель неудачников. У них есть желания, мечты, даже планы и попытки. Сенчин есть русское бессознательное. Сенчин — сама смерть, самофиксирующаяся пустота, серенькая, неглубокая бездна, самописец падения. И за это стоит сказать ему спасибо.