Новый Мир ( № 7 2007)

Лора обожала и мои остроты, и мои проницательные реплики в обычных студенческих препирательствах на возвышенные темы, и мою начитанность, и мою бывалость, однако в ее восторгах невозможно было разглядеть ни искорки влюбленности — одно лишь обожание студенточки-отличницы, торопящейся поскорее рассказать жениху о своем гениальном старичке профессоре.

Не подумайте, я человек более чем добропорядочный, я бы не допустил и мысли нарушить ее покой или, тем паче, разрушить благополучие, — мне бы с лихвой хватило и тех микроскопичностей, которые у порядочных девушек, не умеющих понять их природу, ускользают из-под контроля сознания — задержавшиеся взгляды, задержанные прикосновения… А нам приходилось во время игры в волейбол или в догонялки на море и на суше даже немножко тискать друг друга или стряхивать вдавившиеся в лопатки песчинки — но это не вызывало у нее ничего, кроме азартного смеха или простодушного усердия, словно я был ее немолодым папочкой.

Возможно, виной всему было присутствие моего сынишки, с которым Лора болтала и смеялась совершенно на равных? Во всяком случае, не присутствие ее жениха, к коему она относилась с заметной нежностью, но отнюдь не млела от его близости. Максим, пожертвовавший Лориному желанию “отдохнуть” у моря сразу и экспедицией (“полем”), и честью (добыл справку о несуществующей болезни), старался возместить свое предательство тем, что ни на миг не расставался с мрачным томом, посвященным окаменелостям.

Вот уже третье лето изучая морские осадочные породы во глубине мангышлакских пустынь (слово “аммониты” он произносил с таким почтением, словно это была взрывчатка), Максим и у современного моря старался хоть чем-нибудь наверстать упущенное. У каждой осыпи, размыва или бог весть откуда скатившегося обломка скалы он подолгу, невзирая на наши шуточки, разглядывал так и этак обнажившуюся изнанку мира и произносил величественные заклинания: фанерозой, мезозой, кайнозой, юра, мел, пермь, девон, голоцен, плиоцен, поясняя их какими-то нечеловеческими, убийственными сроками — пятьсот миллионов лет, триста миллионов, двадцать пять миллионов…

Однако нас это только забавляло: главный источник — или, если хотите, признак счастья — самоуверенная иллюзия, что законы мироздания писаны не для тебя, что ты и те, кого ты любишь — это одно, а те, из кого складываются осадочные породы, — нечто совсем, совсем другое…