Телевизор громко? А что мне делать, скажи. Читать не могу. Глаукому проморгали, оказалось, как у мамочки, левый глаз потеряла, а теперь и правый на подходе. И читать нельзя, и шить, а я ведь не ты, безрукая, я шить обожала. И на машинке, да и без машинки. Какие я тебе платьица на руках сотворяла. Господи, мы с Лешенькой в Болгарию ехали после той, страшной моей операции, а я в поезде с иголкой. И на самой границе, пока поезд стоял, посылку отослала, а в ней сарафанчик розовый. Для доченьки. Я ведь в комиссионке увидела венгерскую юбку, огромную, широкую, и сразу купила, вот из нее и сшила, и ты в этом самом сарафанчике сфотографировалась: на палубе стоишь, это когда в Новороссийске, в командировке. А штопала вам всем, и тебе и внученьке, и колготки, и свитера, и кофточки, а зятю халат! И звонить некому. Вот уже и Лилечки моей нет, и Любочки, Ольга к телефону не подходит. Тетка твоя, Нинон, опять на обследовании. А перед больницей говорили, она мне — Асенька, мы, сестричка, верно, не увидимся. Нет, нет, с телевизором мне сейчас спокойнее всего. Особенно ночью — вы спите, а я колодой бы лежала без сна, а тут гонки, и Шумахерчик мой побеждает. Ты бы хоть один раз поглядела, как он по треку летит. Один раз вместе со мной. Один раз.
Лизонька, ты много знаешь, но про меня ничего. Думаешь, что знаешь. Не надо таких разговоров на ночь? А тогда когда, Лизонька, когда?
Ты никогда ни о чем не спрашивала, Ася тебя не интересовала. Нет, Лизонька. Нет. Ты колючая. Ты меня всегда отпихивала.