Новый Мир ( № 7 2012)

Для понимания серьезности вопроса надо отдать себе отчет в том, что подобное равенство равноценно «свободе совести». Она есть феномен европейский, непривычный для православия с его опорой на послушание учителю, на умаление частного голоса. Тут в правах «скромность», доведенная Грибоедовым до афористической формулы: «…не должно сметь свое суждение иметь». Отсюда вывод: русский читатель мог бы понять ситуацию только в том случае, если в его сознание нечто подобное уже было привнесено. И вот тут становится принципиально важным знакомство со стратегией обращения с верой, развитой не на Западе, а в России и не кем иным, как митрополитом Филаретом. Он «всегда подчеркивал н е о б х о д и м о с т ь  б о г о с л о в с т в о в а т ь, как единственное и незаменимое основание целостной духовной жизни. <…> Только в таком постижении и разумении складывается христианская личность, складывается и образуется „совершенный Божий человек”. Любимый оборот Филарета — „богословие рассуждает”, — и эта заповедь „рассуждения” дана не немногим, но всем»[20].

Посмотрим под этим углом зрения на «палинодирование»

[21]Филаретом «Дара напрасного…». Оно построено как раз на обыгрывании мотива «своей воли»:

 

Самя своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Самнаполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал[22](курсив мой. —А. Б.

).

 

По воспоминаниям Н. В. Сушкова, послание было не возражением, а опровержением философствования Пушкина. Отсюда и призыв — самому же поэту исправить исходную ошибку:

 

Вспомнись мне, Забвенный мною!

Просияй сквозь сумрак дум...

 

Тогда все встанет на место:

 

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум!