Новый Мир ( № 7 2012)

Красота женщин — российских кинематографических див в нумере двенадцатом: «Нитрат серебра».

Портреты их — от Веры Холодной до Маргариты Тереховой — сменяют друг друга под звуки романса «Ямщик, не гони лошадей» (муз. Я. Фельдмана, сл. Н. Риттера): безудержный эстетизм, изломанность, сделанность, отъявленная пропагандистская ложь, распахнутая, беспредельная искренность и — общее на всех — одиночество: «Мне некого больше любить!» Последний невероятный план Маргариты Тереховой из «Зеркала» А. Тарковского — выражение лица меняется раз пять: улыбка, бравада, нежность, гордая сдержанность, пока сквозь закушенную губу не прорываются наконец рыдания…

Или красота умышленной европейской столицы в нумере четырнадцатом:  «Атлантида Севера»

. Лед на Неве, заснеженная Новая Голландия, утонувший в морозном тумане Исакий, черный Медный всадник… За кадром — «Петербургский романс» (сл. и муз. Олега Погудина) — эстетский плач о безвозвратно ушедшей петербургской России, оставившей по себе лишь ветшающую каменную кладку опустившегося, но вечного города.

Красота и мука, провалы и взлеты, победы и поражения в этой «Богом нам данной истории» (слова Пушкина) неразделимы. И в финале — нумер пятнадцатый: «Вечерний звон»

— это сказано уже прямым текстом. Народная песня «Колодники» на стихи А. К. Толстого: «Спускается солнце на степи, вдали золотится ковыль. Колодников звонкие цепи взметают дорожную пыль»… Спины, лоснящиеся от пота, лезвия лопат, вгрызающиеся в песок… Хроника 30-х: вокзал, шеренги арестованных с чемоданами: «Динь-дон, динь-дон, слышен звон кандальный, динь-дон, динь-дон, путь сибирский дальний, динь-дон, динь-дон — слышно там и тут…» Усатое лицо А. М. Горького, глядящего из вагона, его триумфальное возвращение: «Нашего товарища на каторгу ведут»… Война, блокада, вмерзшие в сугробы троллейбусы, дети, тянущие на саночках гроб: «Динь-дон, динь-дон…»  В левом верхнем углу кадра пульсирует черное солнце (брак пленки). Победа, салют, сполохи зениток… На фоне всеобщего ликования — трагические лица  Ахматовой и Зощенко: «Нашего товарища на каторгу ведут»… «Что ж, братья, затянемте песню, забудем лихую беду…» В небо взмывает ракета, триумф Гагарина, автомобили, украшенные цветами, едут по залитым водой улицам где-то в Юго-Восточной Азии. Гагарин на Красной площади шагает по красной ковровой дорожке с развязавшимся шнурком: «Нашего товарища на каторгу ведут»… Перестройка, Горбачев, Ельцин, толпы демонстрантов, несущих длинные транспаранты «Свобода», «Гласность»: «Динь-дон, динь-дон, слышен звон кандальный…» Ельцин спускается с трибуны: «Динь-дон, динь-дон, путь сибирский дальний…» «Динь-дон, динь-дон, — слышно там и тут…» — баржа, набитая людьми — то ли мобилизованными, то ли репрессированными, впереди — буксир с пулеметом и надпись на борту: «Пушкин». Валерий Иванович Босенко уверяет, что это получилось случайно. Сначала нашли подходящие кадры с буксиром и баржей, потом разглядели название.

Да. Так, в неразрывном и неотменимом единстве ее каторжной истории, героического терпения и Божественной красоты, нашу Родину воспринимали немногие. Пушкин, Лермонтов, Блок, Даниил Андреев, описавший, как богорожденная монада России — прекрасная Навна — томится в мрачном Друккарге — инфернальном аналоге Санкт-Петербурга. Отсюда бесконечные наши страдания, наша фатальная несвобода, подавленность Демоном государственности, и отсюда же — снопами бьющий в русском искусстве нездешний свет, неиссякающая творческая энергия, поэзия, милость, жажда любви и жизни… Чтобы освободить эту Россию, ее желательно сперва полюбить.

А чтобы полюбить — освободиться от шор и увидеть.

 

ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ