Новый Мир ( № 8 2013)

Так вышло, что Брагинская работала над переводом писем Кортасара в конце жизни: публикация части из них в «Иностранной литературе» (2009, № 8) стала, к сожалению, ее последней публикацией. Отбирая в трехтомном собрании писем Кортасара «единый сюжет», Элла Владимировна не успела закончить даже одну-единственную «сквозную линию» его переписки. Именно поэтому нынешний том охватывает публикацию текстов только за шесть лет, являясь, таким образом, не репрезентативным изданием, но авторской подборкой.

Это важное для понимания «Писем к издателю» обстоятельство, объясняющее, почему столь напряженный и постоянно крепнущий диалог двух друзей неожиданно прерывается на самом пике.

С другой стороны, подобный финал (став всемирно знаменитым, писатель бросает первую жену и старого издателя) кажется не менее символичным: писательство — это же вам не просто судьба, но ласковое проклятье, лишающее сочинителя не только близких друзей, но и семьи.

Зная это, «Игра в классики» смеется над своим автором: когда Морелли, самого таинственного персонажа этого «антиромана», в квартире которого собирается «Клуб змеи», сбивает машина, кто-то из зевак кричит: сообщите семье! Знает ли семья? На что кто-то из знакомых Морелли резонно отвечает: «Откуда у него взяться семье? Он же писатель!».

«Переписка» состоит из 64 посланий, относящихся к 1960 — 1965 годам, тому самому времени, когда Кортасар только-только выныривал из неизвестности (работа учителем, писание сонетов) и захолустья. Теперь он в Париже, работает в ЮНЕСКО, хотя и на хлопотной работе, далекой от его творческих и человеческих (впрочем, разве это не одно и тоже?) интересов, но тем не менее позволяющей писать ему сначала рассказы (кажется, именно тогда он придумывает хронопов), а затем и свои более объемные, судьбоносные книги.

Переписка развивается параллельно биографии и воплощенности таланта. Драматургическое напряжение возникает оттого что Кортасар пишет все лучше и лучше, причем как книги, так и письма. Предложения об изданиях и переводах сыплются на него со всех сторон (мода на латиноамериканский «магический реализм» все прибывает и прибывает), хотя ему этого мало и мало.

«Персонажи „Игры в классики” идут навстречу собственному поражению с той иронией, в которой можно угадать их тайное торжество. На этой отуманенной территории, где они движутся, любовь, ревность и милосердие как бы дьявольски подчинены прямо противоположному знаку, и тут психологическая причинность в полной растерянности сдает свои позиции, эти существа в своих встречах и невстречах не подозревают, что с каждой новой фигурой их танца они все ближе и ближе к конечной мутации...».

Письма к Пако Порруа, выполнявшего функции литагента, содержат тщательную проработку пошаговой стратегии в отношении книжных рынков разных стран: Испании, Франции (много недобрых слов собеседники отпускают по поводу неразберихи в «Галлимаре»), Германии, англоязычных переводов. Кортасару важны любые издания, от самых что ни на есть локальных (например, шведских или чешских) до многотысячных — в Латинской Америке или странах соцлагеря. «Пойми, я особо заинтересован в этих

противо

-железно-занавесных

изданиях по многим причинам: да, на них денег не заработаешь, кто бы спорил, зато появляется возможность узнать о жизни этих стран, а это немало».

В обсуждениях книгоиздательских вопросов нет и не может быть мелочей.  В каждом (!) письме Кортасар выказывает чудеса дотошности, требуя соблюдения самой незаметной запятой (это не метафора), всех составляющих всех его книг, независимо от того, премьера это или очередное переиздание.

Особенно пристальное внимание он обращает на оформление обложек, сочетание цветов и цветопередачу, предлагает не только шрифты и их размеры, но входит весьма подробно в понимание технических типографских сложностей, объясняя, как при печати можно сохранить переходы одного цвета в другой. Пишет о синем и черном, желтом и красном, комбинирует, фантазирует, компонует варианты, ищет редкие фотографии, которые можно задействовать в украшении клапанов, суперов, подключает к оформлению книг знакомых и незнакомых художников.

Да, время от времени он вдруг начинает стесняться собственного занудства, но ничего с рабочей одержимостью поделать не может.