Новый Мир ( № 9 2007)

Но, может быть, наиболее неблаговидную часть этой задачи («Сожжения сует») возьмут на себя последние «фанаты» чувственной культуры? Говоря философским языком, они выдавливают из понятия культуры ее аксиологический смысл, оставляя только антропологический, уравнивающий «культуру» людоедов с культурой Эсхила. Ф. А. Степун еще в 20-е годы предсказывал, что для будущих поколений бетховенская мелодика может стать просто идиотическим карканьем; не пришло ли их время уже сейчас?

И потом, разве не более жестокими выглядят пророчества о гибели европейской цивилизации, которые мы находим у Шпенглера и других doomsayers (предвестников заката)? Замечу, что у того читателя, который отказывается «приветствовать жизнь» бессмысленным криком «уеа!» и сколько-нибудь задумывается о будущем, внимание к Шпенглеру за последние годы резко выросло; дошло до того, что выпускаются дайджесты «Заката Европы» (насколько я знаю, это редчайший случай, когда книга такого содержания «удостаивается» переложения в формат дайджеста).

В сравнении со Шпенглером Тойнби — если не брать в расчет надысторический план бытия — немногим менее пессимистичен. Он, правда, не разделяет мнение о неизбежности гибели европейской цивилизации, но все же находит ее в высокой степени вероятной и считает не лишним, выражусь так, готовить ей пятаки на глаза.

А Сорокин в своей рассчитанной на даль «оптике» — оптимистичен. Для вящей убедительности процитирую наиболее красноречивые в этом плане места его книги.

«Лучи заходящего солнца все еще освещают величие уходящей эпохи. Но свет медленно угасает, и в сгущающейся тьме становится все труднее ясно различать и надеж­но ориентироваться в обманчивых сумерках. На нас и на будущие поколения начинает опускаться ночь этого переходного периода со своими кошмарами, пугающими тенями, душераздирающими ужасами. За ней, однако, занимается заря новой великой идеациональной или идеалистической культуры, встречать которую придется уже, вероятно, людям будущего» (стр. 790).

И еще:

«Каким бы глубоким ни был современный кризис — а он значительно глубже, чем думают большинство людей, — после трудного переходного периода смутно видится не пучина смерти, а горная вершина жизни, с которой открываются новые горизонты созидания и обновленный вид вечных небес» (стр. 29 — 30).