Доктор тут же сказал мне, что при моем состоянии здоровья кто-то должен вместо меня приняться за формальности. Я позвонил Асе, и скоро она с мужем приехала к нам. Все это было утром в пятницу, 18-го марта. Я сдерживал рыдания и кое-как справлялся с собою. Было страшно обидно. Все эти последние годы все мои молитвы кончались призывом к милосердию Всевышнего, чтобы он взял мою душу как выкуп за тебя. Я не хотел пережить тебя. Но я не успел оглянуться, как колесо уже завертелось, и в канун субботы — с удвоенной быстротой.
Воскресенье, 27 марта 66 г. 11 час. вечера
Продолжаю, Сонюрочка, моя дорогая, мое вчерашнее письмо к тебе. Колесо еще продолжает вертеться, и весь день сегодня я вел беседы около и вокруг тебя. О чем бы и с кем бы я ни говорил, с последней пятницы, все это внутреннее продолжение и развитие мыслей о тебе. Ты не отступаешь от меня ни на шаг. Мы останемся неразлучны.
В пятницу, 18-го, когда ты перестала отвечать и Ася с мужем сняли с меня все заботы по оформлению свершившегося, доктор Лефман явился вторично, чтобы убедить меня, в заботе о моем здоровье, остаться дома в день похорон, уже назначенных на воскресенье, 20-го, чтобы “не рисковать жизнью” (ведь я еще не направился от своей болезни, которая, наверное, так тебя огорчала, что сердце твое уже не смогло от этого оправиться). Я ему объяснил, что даже если это так, я поеду на кладбище (Bushey — дальний запад Лондона — ты знаешь). Ведь ты согласна с этим. Разве в обратном случае ты поступила бы иначе? Официальное свидетельство о твоей кончине д-ра Лефмана полно зловещих диагнозов, о которых он никогда не говорил даже намеками, покуда мы были вместе. Не скрою от тебя, моя милая, что я невольно стал спрашивать себя, уж не выполнила ли ты сама некое решение, при помощи лишних таблеток твоего амиталя, тщательно скрытое от меня.
Ты помнишь, как это было вечером: 17-го, вечером?
С понедельника 28-го на вторник 29-го марта, 66 г. Час ночи