Новый Мир ( № 1 2007)

Чем был на Руси “Третий Рим”? Прежде всего необщепризнанным церковным учением, теологуменом. Созданным под сильным влиянием ересей, но не осужденным соборно и нашедшим свое место в общей сокровищнице церковной мысли — так в истории Церкви бывало нередко. Место это было вовсе не столь значительным, как принято считать. Так, вершиной русского “третьеримства” считается эпизод годуновского правления, когда на короткое время естественно встал вопрос о переносе в Россию Вселенского Патриаршего престола. Уж это-то, вне сомнения, претензии на последнее православное царство, в этом часто бывают уверены и авторы вполне серьезных статей. Однако возьмем в руки Ключевского или Соловьева9, и мы по-иному увидим этот эпизод: даже к такой уникальной возможности особого интереса Москва не проявила, хотя элементы “третьеримства” были одной из составных частей ее мировоззрения, в том числе великокняжеского.

Но была в многообразной жизни страны сфера, которую идеи “Третьего Рима” не затрагивали совсем. Сфера эта — русская государственность, строительство великой державы. В документах, относящихся к российской государственной жизни, идеи “Третьего Рима” нет. Нет ее в летописях, дипломатической переписке, дошедших до нас высказываниях царей, бояр, государственных людей. О “третьеримских” возможностях Руси мы узнаём из источников довольно неожиданных.

Не то чтобы русские правители не знали о “Третьем Риме”: напротив, к этой идее подталкивало многое. Горделивых одиноких самоопределений хватало среди маленьких восточнославянских государств. Один из “Римов” обосновался в болгарском городе Тырново, а связи России с Болгарией были теснейшими. (Некоторые исследователи приписывают и “основному”, первому посланию Филофея тырновскую генеалогию; но это уже детали, не влияющие на суть.) Ясно, что великая Русь не спешила примкнуть к этому сонму. Так, Иван IV короновался как

Царь всея Руси,

предоставив болгарам и сербам именовать себя “императорами всех ромеев

”. “Мы — новая, строящаяся великая страна” — таков был постоянный несложный смысл государственнической “русской идеи”. Конечно, при этом подчеркивались и великие исто­рические корни, и тот же Иван IV любил поговорить о своем происхождении от “Августа-Кесаря”. Но путаницы прошлого с будущим при этом не происходило.