К примеру, хотя и хватает в нем вполне советских пассажей, но несправедливо было бы считать авторов советскими людьми: они попросту не верят в возможность преодолеть кошмарное наследие. И их можно понять. Ведь ни в какой народной толще живая память о нашей докатастрофной стране просто не могла сохраниться. А могла — и сохранилась действительно — в религиозной, культурной, исторической памяти отдельных людей. Много это или мало, достаточно для воскрешения или нет? Даже сам этот вопрос — вне поля зрения людей, призывающих россиян опять “стать сотами одного большого улья”. Но в христианстве нет ни ульев, ни стадности, ни толп. В нем каждый персонально исчислен.
Когда же эта персональная исчисленность исчезает — христианство исчезает вместе с нею. Остается лишь ощетинившийся прилагательным конфессионализм. Быть может, у этих идей и есть будущее. Но оно не в трогательной маниловщине проектов, наперебой разрабатываемых молодыми (и не очень) людьми. В будущем этом — те образы, с которых начинается прочитанный нами том. Остолбенелый фанатик с горящими глазами и раскаленной бородой. Да вновь позабывший о своей Гретхен Фауст — с тяжелым автоматом наперевес.
1 “Политическое православие. Стратегический журнал”, №
st1:metricconverter productid="2. М"2. М/st1:metricconverter10 Прот. Иоанн Мейендорф. Византия и Московская Русь. Paris, 1990, стр. 329.
st1:metricconverter productid="11 См" 11 См /st1:metricconverter . об этом в кн.: Кириллов И.Третий Рим. Очерк исторического развития идеи русского мессианизма. М., 1914.
12
Например, в европейской, “фаустовской” культуре к партии жизни принадлежит рыцарство с его (часто устным) поэтическим творчеством, к партии же ценностей — люди города и их литературный романтизм.
13 Провозглашением этого последовательно внехристианского мыслителя ”христианским философом” открывается итоговая статья “Политического православия” (стр. 301).