Новый Мир ( № 1 2011)

В сравнении с футуристической архаикой Амелина стихи Лиснянской отличаются акмеистической строгостью исполнения. Их ясность придает поэтической речи силу антириторичности (схожая по музыкальности, но более склонная к игре и менее медитативная речь — у Натальи Горбаневской). «Anthologia» были отмечены три подборки 2003 года — одна в «Знамени» и две в «НМ». Две из них посвящены памяти ушедшего в том году Семена Липкина — мужа, друга, собеседника, большого поэта.

 

Все в голове смешалось старой —

Зов соловья и твой привет,

Твоей ладони капилляры

И дикой розы блеклый цвет.

И одуванчик поседелый

С твоей смешался сединой.

Стою с улыбкой оробелой

К стене бревенчатой спиной.

А где упал, там незабудка

Расширилась, как вещий глаз.

Ты стал природою. И жутко

Мне на нее смотреть сейчас.

 

В этих стихах открывается не только стоицизм и предельно обостренное внимание ко всему, что напоминает о любимом человеке. Здесь появляется тема, развитая Лиснянской впоследствии: женская старость и одиночество. В цикле «Без тебя» поэт еще только подступается к ней, а в более поздних стихах раскрывает ее все полнее — и стихи эти, как ни парадоксально, полны жизненной силы, витальны. Изобретенный Лиснянской образ «старой Евы» подытоживает библейские аллюзии ее стихов 2003 года и отрывается от эротизированного (в стихотворении «Первое электричество» из подборки «День последнего жасмина») описания эдемской четы.

Стихотворения, созданные в течение нескольких месяцев, образуют мини-период в творчестве; разнообразие их тематики сводимо к основным мотивам, отправным точкам размышления: огонь, дом, птица, скорость. Они просты (в таких стихах, как «Заповедный дом», — даже до нарочитости), но простота давно укоренилась как прием, возвышающий звучание: в том, для чего Амелину требуется усложненность, Лиснянской нужна ясность.

«Фифиа» Олега Чухонцева стала одним из главных литературных событий — и не только 2003 года. Книга порой страстных и ветхозаветно гремящих («Кые! Кые!..»), порой — самоуглубленных, но также завораживающих («А березова кукушечка зимой не куковат…», «а если при клонировании…») стихотворений открывалась вспархиванием четверостишия; рецептом на чужом языке, по-русски звучащем, заумью (Дмитрий Полищук удачно угадывает: «птичьим» языком[9]) появлялось слово: «фифиа!» — при кажущейся радостности оно означает «улетучиваться», «исчезать», терять силу. Будучи в родстве с наполняющими книгу размышлениями о прошлом, оно напоминает, что и с прошлым когда-то придется проститься.