Новый Мир. № 10, 2000

В несомненном достоинстве Путина-президента — что с ним, в отличие от Ельцина, народ не связывает общую историю поражений и провалов — парадоксальным образом содержится зародыш серьезнейшей угрозы. Удивительным образом «президенту для порки» Ельцину удавалось в течение почти десяти лет служить единственной скрепой разваливающегося государственно-общественного организма России. Потому что «делегированная обида» на Ельцина постоянно оставалась (в замаскированной форме) обидой на самих себя. Постоянный гнет негатива в отношении Ельцина «рикошетил» по каждому, становился формой массового снижения самооценки. Но одновременно возникали естественные непреодолимые рамки, выход за которые противоречил инстинкту самосохранения. Ельцина никто по большому счету не боялся: боялись самих себя, слишком тесно с ним связанных — общей историей, общими надеждами, общими ошибками. Окончательно отвергнуть Ельцина, перейти к нему в безусловную оппозицию — такой вариант был табуирован для наиболее сознательной, политически и экономически активной части общества.

С облегчением и функциональной надеждой воспринятый «дистиллированный президент» Путин в принципе может — при неблагоприятном стечении обстоятельств — оказаться сколь угодно чуждым, абсолютно посторонним практически для всех тех, кто сегодня готов примириться с ним прежде всего из-за всеобщей усталости от самих себя.

Путин и Распутин

И вот тут на переднем плане вновь оказывается важнейший фактор, который может быть назван фактором качества общественного мнения и качества политического класса современной России. Неизвестно, в какой мере удастся новой российской власти с этим совладать — известно, правда, что один раз в двадцатом веке именно благодаря действию этого фактора Россия была до основания разрушена.

После Февральской революции 1917 года русскую интеллигенцию долго (примерно до января 1918 года) терзали смутные сомнения касательно судеб и будущности страны, но была и точка единения, сплотившая всю «думающую и читающую Россию» — от большевиков до Пуришкевича. В роли такой точки единения выступила «правда об императорской семье» и «позоре распутинщины». «Кровавый Николай», манипулируемый распутным Гришкой, любовником немецкой шпионки и по совместительству русской царицы, агония режима, погрязшего в спиритизме, оргиях и коррупции пополам с прямой государственной изменой, — все это, вместе взятое, долго занимало общественное мнение, побуждало Блока с Маяковским к добровольному участию в работе следственной комиссии Временного правительства, созданной для разоблачения преступлений царской семьи, становилось основой для драматургии начала советских времен (популярнейшая пьеса Алексея Толстого «Заговор императрицы») и кинематографа времен начала заката советской власти (полузапрещенный фильм Элема Климова «Агония»). И можно было долго спорить о европейском и евразийском выборе, о сталинских преступлениях и ленинских нормах партийной жизни, но даже негры непреклонных годов ни минуты не сомневались, что «Ra-ra-raspoutin — lover of the Russian Queen!».

И только когда события начала почти что прошлого века окончательно подернулись патиной «давности лет», выяснилось вдруг про многое: и про болезненный русский патриотизм урожденной Алисы Гессенской, и про своеобразие «кровавости» чуть ли не юродивого в своей призрачной богобоязненности последнего российского монарха, и про смутную историю русского хлыстовства, — выяснилось, что все то, что творилось в российской политике столетней давности, было средоточием человеческой слабости, божественной несправедливости (или справедливости), трагической случайности и корыстного умысла, героизма и позора — в общем, чего угодно. Но не имело никакого отношения к тем общепризнанным «фактам», которые были твердо усвоены массовым сознанием современников и потомков, но фактами — не являлись…