Новый Мир. № 10, 2000

Имя замечательного отечественного историка-медиевиста Арона Яковлевича Гуревича широко известно нашему читателю. Его труды переведены на пятнадцать языков, его книги включены в списки для обязательного чтения в университетах многих стран мира — от России до США, от Франции до Южной Кореи. Более того, поскольку заслуженную славу почти всегда сопровождает и шлейф моды, профессор Гуревич попал в «малый джентльменский набор», ссылаться на него стало еще с 70-х годов признаком хорошего тона…

Здесь я не собираюсь пересказывать труды А. Я. Гуревича, не собираюсь и оценивать их. Меня будет интересовать другое. Я хотел бы порассуждать о причинах популярности этих трудов, о том, почему столь далекие, казалось бы, от нашей жизни проблемы истории западноевропейского Средневековья, истории ментальности, истории народной культуры оказались востребованы если не всем обществом, то, во всяком случае, немалой частью его. Посему я предлагаю вниманию читателя некие рассуждения на тему «Судьба идей ученого в обществе», и выход в свет «Избранных трудов» Гуревича есть лишь достойный повод для этих рассуждений.

«Избранные труды» (во всяком случае, первые два тома) составлены автором по хронологическому принципу, но это не порядок публикаций включенных в собрание работ, а культурно-историческая хронология. Первый том поименован «Древние германцы. Викинги», и в него включены три работы: «Древние германцы»[10]

, «Викинги» (1966) и «Начало феодализма в Европе» (1970). Второй том озаглавлен «Средневековый мир», и в него вошли два сочинения: «Категории средневековой культуры» (1972, 2-е изд. — именно оно воспроизведено здесь — 1984) и «Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства» (1990). Первый том посвящен дофеодальной и раннефеодальной эпохам, второй — также и Высокому и Позднему Средневековью; в первом томе говорится о социально-экономических материях, во втором — о культурологических.

Труды Гуревича, как говорил он сам в одном газетном интервью, «обращены к читателю, который на 99 процентов не является историком-профессионалом». Но общественный резонанс, казалось бы, далеких от повседневного нашего бытия писаний отечественного медиевиста свидетельствует о том, что эти писания затрагивают какие-то духовные, нравственные интересы именно такого читателя: если не каждого гражданина нашей страны, то уж интеллигента (и не только гуманитария) — бесспорно.

Почему? «Историческое познание представляет собой взаимодействие культур — культуры, к которой принадлежит историк, и культуры, им изучаемой. Он вопрошает памятники этой последней, превращая их тем самым в исторические источники. Поскольку история есть одна из форм самосознания общества, вопросы, которые историки задают источникам, всегда и неизменно суть вопросы, занимающие это общество. Вопрошать общество о том, что нас не волнует, невозможно. В этом смысле изучение истории воплощает в себе диалог культур» (из авторского предисловия ко 2-му тому).

Однако «самосознанием» и «диалогом» дело не исчерпывается. Связь устанавливается не с прошлым вообще, но конкретно с западноевропейским Средневековьем. Так почему же именно эта эпоха находит отзвук в читательских сердцах?

Вот наш историк описывает расхожие представления о Средних веках: «Средневековье — пасынок истории, историческая память обошлась с ним несправедливо. „Средний век“ (medium aevum) — безвременье, разделяющее две славные эпохи истории Европы, средостенье между античностью и ее возрождением, перерыв в развитии культуры, провал, „темные столетия“ — таков был приговор гуманистов, закрепленный просветителями, так судили в XIX веке, противопоставляя динамичное Новое время „застойному“, „косному“ средневековью[11]. Но ведь и ныне, когда хотят назвать какое-либо общественное или духовное движение реакционным, отсталым, не задумываясь прибегают к штампу — „средневековое“» (2, 24). «Средние века — понятие не столько хронологическое, сколько содержательное. Стало обычным и как бы саморазумеющимся вкладывать в этот термин некий ценностный смысл: „отсталое“, „реакционное“, „нецивилизованное“, „проникнутое духом клерикализма“» (2, 263).