Однако бабушка водила меня в ту школу на танцы. И вот почему я взялся сейчас об этом писать — потому что вспомнил девочку Катю Серову. Из всех детей, учившихся танцам, я помню только ее и поэтому предполагаю, что меня поставили с ней в пару (хотя четкое воспоминание отсутствует). Разумеется, моя бабушка сразу же познакомилась с ее бабушкой. И вот мы идем к ним домой, в гости. Наверное, мы зашли как-то после занятий, — они жили совсем рядом с музыкальной школой. Катя была правнучкой художника Серова, и дома у них висело много картин. Каких — не знаю: я ничего не помню, не видел, я смотрел только на «Похищение Европы». Как будто (мне теперь представляется) в комнате полумрак — может быть, настольная лампочка где-то горит, — и только Бык и сидящая на его спине Европа (осторожно опустившая взгляд в белую пену, бурлящую около ее поджатых босых ног
[16]) ярко освещены. Такого потрясения от картины я не испытывал ни до, ни после, — наверное, всю жизнь. Мне кажется, она была громадной — во всю стену (над каким-то, вроде бы, диваном). Позже, когда в «Третьяковке» я увидел другой вариант, он разочаровал меня своими довольно скромными размерами… Картина в доме у Кати Серовой открыла мне нечто новое и удивительное, передала какую-то очень важную информацию, относящуюся — как я теперь думаю — к Эросу.Нельзя сказать, чтобы Эрос до семи лет мне был незнаком. Напротив, мне кажется, что я его ощущал прямо с первых младенческих впечатлений. Как только очнулось сознание, так сразу при нем был уже готовый Эрос — в виде тайного, волнующего влечения к некоторым предметам. Причем волнение и тайна были неразрывны, как два полюса магнита. Обнаружение волнения казалось недопустимым,
постыдным, но тайна была непоэтому, она былараньше. И — симметрично — волнение было не от возможного обнаружения тайны, а пребывало с ней тоже раньше, на более глубоком уровне.