“ —Вас сколько человек в Бамуте было? Семьдесят шесть. <…> Да ну тебя на хрен! Почти три месяца боев, а ты — семьдесят шесть! <...> Видал атаку „витязей”? А то же: шли, как каппелевцы… Да, наши парни умирать умеют… А что ж вы их не берегли? У вас ведь как всегда было: сначала пацаны-шестимесячники, потом „годки”, потом уж вы, контрактники. Ну не всегда так было, не шизди, Мыкола. При мне — всегда, Сашок, и танки у вас без активной брони: почему? Мы в первый же день два Т-80 из „фагота” завалили, потому что голые шли, без „активки”. А потому, твою мать, что машины с “активкой” у нас, глядь, штабы охраняют, понял? <...> Ты русского солдата не лажай! А кто лажает? Кто лажает?.. Ты у меня смотри, Мыкола. А что смотреть, я правду говорю. Чё, гад, не любишь русских?”
Эта хмельная беседа (где реплики мудро даны “в подбор”, ибо у них, стрелявших друг в друга если не в Молдавии, то в Чечне, и опыт общий, и язык, и даже неразличимо общая память — о фильме “Чапаев” с каппелевцами), — беседа эта кончается гибелью русского от руки хохла. Что и говорить, “подслушана” она фонографическим ухом мастера-реалиста. Но где же свела судьба за одним столом украинца и русского — все еще вооруженных и готовых продолжать каждый свою войну? Где это происходит? На границе юго-западной Сибири и “бывшего” Казахстана, близ Транссиба, в отбитой у моджахедов деревне Казанлык, куда водитель Саша вошел вместе с партизанским отрядом, а украинец Николай, пришедший с моджахедами, теперь прячется в избе у свойственника-старосты. Таковы-то обстоятельства, которые автор принуждает нас принять как само собой разумеющиеся.
Напомню эти “фантастические” обстоятельства, до меня уже, кажется, описанные критиками.