— Смеешься?! Кто ж мне его даст?! Дом вскрыли! Велика важность! Сколько их каждый день вскрывают!
Я обвел взглядом комнату. Пирожки, румянец, пыльный фикус, дремавший в кадке. И понял, что все бесполезно. Скомкал недописанное заявление, швырнул его в угол и вышел, хлопнув дверью. Меня душило бешенство. Я знал, что ничего не смогу изменить.
На крыльце меня поджидал Черенок. Я сразу его узнал. Хотя и представлял совсем иначе. Это был низкорослый, плюгавый человечишка с серым лицом и невыразительными маленькими глазками. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы спортивных штанов, и покачивался с пятки на носок.
— Чё, земеля, чаи с сержантом гонял? — бесцветно поинтересовался Черенок и ухмыльнулся одной половиной рта.
Мне стало нехорошо. Однажды в детстве меня столкнули в раскуроченную вандалами могилу. Тогда было такое поветрие. Кто-то выкапывал и взламывал старые гробы в поисках драгоценностей. Мы с мальчишками бегали на кладбище — смотреть.
Я упал и вляпался руками прямо в какую-то измазанную глиной ветошь. В лицо дохнуло гнилью и холодом. Я не смог даже закричать. Все живое во мне тоскливо содрогнулось и в бессознательном ужасе вывернулось наизнанку, силясь освободиться от мертвечины, уцелеть.
То же самое я испытал и теперь. Черенок монотонно раскачивался и бессмысленно повторял тошнотворное слово “земеля”. Больше ничего. Я быстро спустился с крыльца. И почти побежал по безлюдной улице. За спиной кто-то залаял. Это смеялся Черенок. Мне было наплевать. Справедливость, унижение, достоинство — этих слов я в ту минуту не знал.
Хотелось одного: поскорее оказаться у себя в доме и запереть дверь на засов. Мелькнула даже мысль все бросить и вернуться прямиком в Москву. Я закурил, и паника немного утихла. Смеркалось. Идти пешком было неразумно. Автобус, который проезжал поворот на Рай, отправлялся через полчаса.
Я зашел на почту и заказал три минуты со Смоленском. Зная разговорчивость сестер, я опасался, что не уложусь. А денег было в обрез. Трубку взяла Тома. Выслушала меня. И не задала ни одного вопроса.
— Ничего, — с фальшивой бодростью заключил я, — кровать уступлю вам свою. А со всем остальным тоже как-нибудь разберемся!
— Я, наверное, больше не приеду, — тускло произнесла Тома.
— А?.. — начал я, но в ту же секунду все понял и осекся.
— Да, — подтвердила Тома. — Люся умерла.
Я промолчал. Тома положила трубку.