Я и это оценила — вопросительность ответа, предоставление возможности отречься от Ольги: “Да какая она подруга!”, “Да когда это было!”, “Да Господь с вами!”. Плохая новость — статья — была просто обернута сопереживанием и сочувствием, и я тут же выбросила из головы Ольгину подлянку. И зря... Я еще не знала, какие проблемы вырастут на моем пути из этих слов — “завистники и злобники”. Я еще не знала про слух, что я, завуч, которой нигде (имелся в виду и Израиль) не хорошо, от которой доброго слова не услышать... Совсем рядом набухала склока, которую собственной рукой устроила подруга. Впрочем, не в первый ведь раз... Но об этом знаю только я... И еще мой драгоценный сын Алеша.
Я — Раиса
Ко мне за нарезкой “Чеддера” приходит маленькая женщина в тяжелом ортопедическом ботинке. Уже не помню, как разговорились, но выяснилось: она писательница. Не особо знаменитая, но и не так, чтоб уж совсем никто... Нормальный старший инженер литературы. Ее явно заинтриговала перемена моего статуса — я сама ей рассказала. Она кружит над этим, как ворона над сыром. Но у нее явно нет нахальной хватки спросить прямо: ну и как это, после кульмана, отсчитывать сдачу? Мне жалко ее беспомощности в добывании истины, и я сама ей рассказываю о голодном обмороке, который, с моей точки зрения, вполне сравним с ее мальчиковыми ботинками. И ботинки даже хуже. Они вопиют сразу, а обморок еще надо вызвать на выход, как сделали татарки, варя суп.
— Хотите и вас устрою? — спрашиваю я.