Новый Мир ( № 12 2007)

Но вот таких реплик, как запись после выступления Блока, жалко: “Странно в России барышни слушают стихи. В этом слушанье есть что-то половое. Беременеют от стихов. Массовое стихобезумие. Единственная страна, где так публично упиваются стихами. Москва вообще вся теперь живет ниже диафрагмы: желудочно-половой жизнью. У женщин губы толстые, глаза пьяные, все говорят о развлечениях, никакого интеллигентского делания. Бульвары, кафе, извозчики, рестораны, анекдоты — черемуха, мечты о миллионах”.

Однако о нелицеприятной для Ахматовой записи от того же 1921 года (“Мы беседовали долго, и тут я впервые увидел, как неистово, беспросветно, всепоглощающе она любит себя. Носит себя повсюду, только и думает о себе — и других слушает только из вежливости”) я не особенно жалею. Во-первых, в сокращенном дневнике подобные мотивы (наряду с описанием добрых порывов А. А.) и так просверкивают. Во-вторых, стоит лисоблазнять

себя и других такими объяснимыми — применительно к поэту — слабостями? А в-третьих, учтем же и замечание самого К. Ч., высказанное однажды В. Каверину: “Нельзя слишком интимничать с современным читателем”. В конце концов, освобожденные от цензуры стихи Ахматовой и ее биография в начале 90-х только входили в круг чтения-знания.

Ну а о том, что Маяковский был, по-видимому, немножко влюблен в жену Чуковского, что Шкловский в сердцах охарактеризовал работу Бриков с наследием Маяковского как “варят клей из покойника”, — это могло и “погодить”.

Конечно, меня поразило и совершенно “выбило из колеи” страшное дневниковое стихотворение К. Ч. о смерти Муры, записанное в одностраничном разделе 1938 года, — исступленное проклятье самому себе. Но градус случившегося, обрушившегося на семью в 1931-м, когда девочка умерла, был более чем понятен и без этого удушающего и несправедливого — в мысли своей — приговора.

Дневник есть дневник, это хроника жизни, последовательность происходящего, цепь событий, — но, кажется, в историю нашей литературы, в саму литературу еще тогда, при сокращенной публикации, навсегда вошла душераздирающая сцена прощания Чуковского с Блоком (описание своего состояния после известия о кончине поэта), фантасмагорический поход в “пролетарский крематорий” Бориса Каплуна, голгофа Пастернака и впечатления от встреч с Солженицыным.