Новый Мир ( № 12 2007)

В “Семейном архиве”, как и в дневнике Тани Савичевой, гибнут родные люди. Один за другим. Причем силы, которые их уничтожают, безличны — это рок или судьба, с ними невозможно бороться средствами, доступными человеку.

Для ребенка мир исчерпывается его семьей. Каждый родной человек — это связь с большим миром, и весь этот мир дан через посредство близких. Поэтому смерть близкого человека есть и смерть целого куска этого внешнего мира — это незаполнимый разрыв. Когда близких не остается — мир гибнет. Это — локальный апокалипсис. Если “Савичевы умерли”, значит, действительно “умерли все” и “осталась одна Таня”. Пустота — внешняя, черная, бескачественная — подступила под горло.

Мир поэта в “Семейном архиве” — это ветвящаяся генеалогия его семьи и рода, которая позволяет ему дотянуться и коснуться далеких по времени реалий и событий. Но читая книгу, мы присутствуем при процессе, когда эти глубокие корни один за другим отсекаются и умирают. Этим “Семейный архив” напоминает блокадный дневник, только дневник, охвативший огромное пространство и время.

Поэт всматривается в мир, и этот мир становится перечнем потерь. Родные люди гибнут. Их смерть практически всегда насильственна, а причина смерти — неназываема. Исключения редки и почти невероятны.

Все персонажи скончались в разное время.

Смерть их была естественной,

жизнь — относительно благополучной.

В это невозможно поверить.

(Бердичев, 1911 — Одесса, 1986)

Остается человек, сведенный к пределу одиночества, окруженный тьмой внешней, в которую он безнадежно и непрерывно всматривается с исчезающей, но поддерживаемой последним усилием надеждой.

В цикле “Телефонная книжка” из книги “Нарисуй человечка” название каждого стихотворения — это перечеркнутый номер телефона. Человек уходит — телефонный номер вычеркивается, остается воспоминание, черта, за которой небытие. Это тоже перечень потерь, как и в “Семейном архиве”, но здесь потери охватывают не столетие, а только последние годы, может быть, десятилетия. Здесь все были знакомы, близко и лично. Но теперь никого не осталось. Цикл очень сильный, но даже на его фоне выделяется последнее стихотворение.

strike/

240-33-87 (спросить Марину)

Это ты, Марина? Входи. Пальто повесишь сама.

Понимаешь, высокая вешалка, эти боли в плече.

(Никто не входит.)Зябнешь? Ну что поделать, зима,

а батареи чуть теплые. Ты опять о враче,

но нечего тут лечить. Заходи, садись, оглядись.

(Стул отодвинут. Никто не садится.)Ну вот!

Опять на подушке разлегся! Брысь!

(Кот, прищурив глаза, раскрывает рот,