В Болонью с ее перекрестившими небо черными прожекторами сразу двух падающих башен я тоже не звоню. Поистязали мы друг друга в пустом университетском амфитеатре, достроенном из римской каменной подковы, побродили в обнимку с нервной хохотушкой Рафаэллой (она и не знает, как это сладостно звучит:
итальянка,пускай и огненно-рыжая!) под бесконечными аркадами, одурманиваясь змеящимися изумрудами и рубинами мокрого асфальта, замерли в последнем объятии перед светящейся пастью последнего автобуса — и будет. Прощай, моя милая болонка, моя пылкая вспыльчивая синьора профессборе, закатившаяся стелла миа с крепкими кусачими зубами, слишком крупными для ее вишневого ротика, как это бывает у детишек, только что сменивших измельчавшие молочные зубы на стационарные.Прощайте все — мне ни разу не удалось развернуть ни одной по-настоящему дурманящей грезы с чужестранками: слишком мал всегда оказывался запас общих сказок, того единственного, что способно нас объединять. Потому меня всегда и ужасала жизнь на чужбине — мне не проникнуться тамошними сказками, а без сказок я никто.