Новый Мир ( № 12 2007)

А я теперь умею творить обманы только вдвоем. Даже и не творить — откликаться… Но увы, последняя женская сказка, которой я все еще решаюсь отзываться, уже насквозь изъедена буднями и обидами. Изъедена до такой степени, что мне уже совестно встречаться взглядом с моей белокаменной любимицей — церковкой, которую у меня столько лет не могли отнять целых двенадцать апостолов, — неловко видеть свидетельницу стольких моих унижений. Да, сквернее всего то, что обиды изъели грезу

обо мне,— уж сколько раз я был заклеймен как искатель удовольствий, на которого нельзя

опереться

. Да, возможно, и так, — но кто же опирается на птицу?.. Потом-то она, моя Ярославна, всегда клянется, что, произнося вслух “черное”, она, разумеется же, имела в виду белое, и я, тоже “разумеется же”, зла на нее не держу. Однако над скукой я не властен…

Ну вот он и вылетел, тот самый свинцовый воробей.

Да, мне скучно с нею. Она больше ничего не символизирует, а значит, и она никто. Да, она мила, неглупа и красива по-прежнему… Нет, не по-прежнему. Прежде за нею открывалась сказка, а теперь всего только “просто жизнь”, то есть подготовка к смерти. Она до ужаса нормальна. Иногда, впрочем, и не до ужаса — до детскости. Когда ей попадается на глаза пальба ковбоев на экране телевизора, у нее вырывается с неподдельной искренностью: “Хоть бы скорее эти придурки друг друга перестреляли!” И, вперив взгляд в горящую конюшню, цедит с ненавистью: “Лошадей жгут, сволочи…”

Любая наивность меня трогает, но за ее простодушием мне чудится практичность: животные лучше людей (“мужиков”) уже за одно то, что никогда не занимаются ерундой, мужикам есть чему у них поучиться — стоять в стойле в ожидании того заветного мига, когда они понадобятся по хозяйству. И ее величавость Василисы Прекрасной начинает представляться мне одним из тех изумительных обманов природы, когда ей удается виртуозно имитировать то, о чем она не имеет ни малейшего понятия. Хотя виною обмана — моя склонность всему на свете давать высокое толкование: мы познакомились на вечеринке, где все галдели и квасили, а она загадочно молчала, лишь изредка поднося к сахарным устам зелено вино или мед-пиво.

Золотой же ореол вокруг ее ясного чела показался мне отблеском того сияния, которое окружает ангела Златые Власы.