Жилин решает попридержать “контузиков” у себя на складе (он и раньше так делал с отбившимися солдатами: пусть поработают на погрузке-разгрузке), а потом отправить в родную часть. Это для таких спасение: командир имеет полное право их комиссовать. Бог знает, почему он привязывается к этим двум нелепым пацанам, которых задирают другие солдаты. Вот он оглядывается на них, самых добросовестных… “Бог мой! <..> Какие они жалкие! <...> Как только я видел их издали, меня прихватывало жалостью <…> У меня не мягкое сердце. Ничуть! Оно, и когда надо, необязательно сожмется”.
Чем больше хлопот приносят ему эти “контузики”, “шизы”, тем большую ответственность начинает чувствовать за них майор Жилин. Вот по прошествии месяца вняв их настойчивым просьбам, он отправляет “контузиков” в их собственную часть. Коля Гусарцев (тот самый, что продал боевикам списанные сапоги) вызвался прихватить с собой шизов — ему, мол, по пути. У Гусарцева был тот расчет, что двое солдат с автоматами, присутствующих при передаче денег, будут выглядеть в глазах полевого командира по прозвишу Горный Ахмед как охрана. А вреда от них никакого: что шизы поймут?
Потом приходит слух, что Гусарцев убит, и Жилин переживает и за друга, и за двух контузиков, похоронив их, а потом они объявляются сами у складских ворот, и на душе Жилина теплеет, но ненадолго: один из “контузиков”, Алик, рассказывает, что это он выстрелил в Горного Ахмеда и нечаянно задел Гусарцева.
Как поступить Жилину? Прогнать их? Самому сдать в комендатуру? Ведь кто-нибудь из чеченцев заложит пацанов, за Горного Ахмеда будут мстить, а это ставит под угрозу жизнь самого Жилина. Но как их бросить? “Дети же! Больные дети”, — думает Жилин и оставляет пацанов при себе. Пространный эпизод, где Жилин выясняет обстоятельства гибели Гусарцева, отмечен мастерским психологическим рисунком. Конечно, Гусарцева Алик застрелил нечаянно: целил в Горного Ахмеда. Но и не совсем нечаянно…