Но горько, что таится враг
В тебе, в тебе самом.
Бог хворь поможет превозмочь,
Спасенье наше в Нём.
И сменится когда-то ночь
Простым и ясным днем.
Школа
Как только вспомню об уральской школе,
В душе сильнее нежность и покой,
И почему-то думаю о воле,
Хоть дисциплины не было такой.
Суровые и строгие науки
И формулой отточенная мысль,
Казалось бы, легко давались в руки,
Вострили ум и звали душу ввысь.
Суровая и строгая природа
Жила, как книги, вечным и простым,
А трубы оборонного завода
Над головой раскачивали дым.
У тех, чьи этот дым корябал глотки,
Кто замирал при шорохе страниц,
Не прозвучат искательные нотки
В присутствии начальствующих лиц.
Там, в школе, низость примут как измену,
Но воздадут сторицей за труды
Быть человеком, знать поступкам цену,
Как цену мертвой и живой воды.
И пушкинскую тайную свободу,
Своей судьбы со мною не деля,
Мне передали, как живую воду,
Там ссыльные мои учителя.
Ужин при свече
Не там, где фортуна перстом нам сурово грозила —
Зажжем мы свечу под ветвями большого кизила.
Преломим лаваш и распустим легонечко вожжи,
Как прежде сказали бы, как говорили и позже.
Вздохнёт пусть душа, что послушно живет под уздою,
Как всякий с рожденья живёт под своею звездою.
Спят белые куры на сучьях кривых абрикоса,
Вдоль чёрного неба луны покатились колёса.
Сад с морем сомкнулся, и общий их голос всё глуше —
Он сникнет с чертой, отделяющей воду от суши.
Он сникнет с чертой, где граничат веселье и скука,
Сон с явью, ложь с правдой, жизнь с гибелью, счастье и мука.
Где ветви смоковницы с грушей сошлись, с алычою,
А длинные взгляды — с летящею в небо свечою.
Слова в наши лета все сказаны, песни все спеты,
Жизнь вряд ли позволит нам новые выбрать сюжеты.
И вряд ли того захотим — мы и старыми сыты,
Там все мы в ходу, на виду и в тени не забыты.
Там много нас, много — мечты, обольщенья, задатки.
Здесь мало нас, мало — шагреневой кожи остатки.
Горстка слов
Каникулы Гегеля