Новый Мир. № 2, 2000

«Что такое поэтический язык? Инструмент для достижения чуда, того, что не должно происходить в нормальном языке: совпадения смысла, ритма и звучания слов. К искусству вполне приложимо высказывание Николая Кузанского: „Недостижимое достигается посредством его недостижения“. Недостижимое, то есть полное совпадение смысла и звучания слова, достигается его недостижением, то есть особенностью и даже слабостью поэтического языка, в котором должна быть только искренняя, своя попытка достигнуть этого совпадения, обреченная на неудачу. Но чуткий читатель в самой мере недостижения узнает образ недостижимого, а большего от искусства и не требуется…»

В. Черешня пускается торными и неторными подходами к своей недостижимой вершине. Чаще всего он полагается на испытанную технику речи. Новизна здесь не в форме, а в безошибочном ее выборе для поэтического поступка. Где еще мы слышали, например, такое:

Сам скажи о Себе, а я — устраняюсь.Ну, какой Ты? Стоишь, наклоняясь,Обернувшись к Себе, словно смотришься в воду.Ну, какой Ты без лирики? Кроме погоды?Зачеркнем лепет слов, означающих чувство,

Это здесь не подходит; оставим искусствоВ точном смысле — уменья любого рода,Взглянем прямо в Твои бесконечные своды.Анфилада пустот. Пролетая раскрытые двери,Расстояние жизни рассудочным взглядомизмерив,Я смиряюсь, Тебе предоставив слово.Ты молчишь — это более чем сурово.

Это более чем сурово, но это — прекрасно:Если жизнь и ее проявления столь женапрасны,Сколь напрасны цветы в индевеющемздании морга,Значит, мы так свободны, что хоть подыхайот восторга.

Ты молчишь, Ты молчишь и даешь этимправоНа молчание мне и моей безразмернойдержаве:Где-то там, вдалеке, в леденеющей вспышкезарницы,Мы с тобой погружаемся в смежные нашиграницы.

Осязая бесстрастье Твое, высоту,равнодушье,Я уже никогда не умру от удушья,Задыхаясь вопросом, ответов не узнавая…Ты свободен совсем, я Тебя отпускаю.

Бесконечна здесь «мера недостижения» Недостижимого. Смирение и смелость человека в некой немыслимой гармонии даруют ему последнюю свободу…

Прозаические интерлюдии В. Черешни примечательны все той же выношенной глубиной, что и воспроизведенные только что «Вариации на вечную тему». «Несчастье — освобождение для тех, кто дорос до этого». Вчитываясь в стихи В. Черешни, родившиеся на границе страдания и свободы, веришь, что «дорасти» можно. Переход из одного состояния в другое иногда гарантирован верой в неокончательность приговора «Снег — это снег. Смерть — это смерть», догадкой об ином бытии, а иногда, напротив, силы для земной жизни поэт находит только в ней самой, в самой ее тяжести. И когда в нем одновременно и то и другое, звук его стиха особенно гулок («На тему Гамлета»).

Принятие мира как есть мало сказать доминирующий — исступленный мотив поэзии В. Черешни, тихо исступленный. Мира и с такими чертами, что предстают, например, в стихах о приюте престарелых, «где смерть, как малолетний хулиган, / скорее ищет повод, чем причину, / чтоб посетить кого-нибудь из них / (а остальные робко затихают)»…

Не во всех стихах В. Черешни так задевает каждая строчка. На совести автора или читателя неприметность некоторых из них. Заглянем в его прозу: «Бог не знает эпитетов. Вещь существует — и все. Эпитеты — это наша неспособность принять вещи в полноте их существования». Не потому ли принимающий мир «в полноте» В. Черешня иногда подбирает эпитеты спустя рукава: мол, невелика важность?! А серьезно говоря, его поэтика не работает на прилагательном, тем более — изысканном, того более — на оксюморонном, невротическом, самоотрицающем сочетании эпитета с существительным — сочетании, столь характерном для современного стиха. В. Черешня не боится быть «нормальным», неярким. Он боится только одного: быть ярким за чужой счет, то есть за счет средств, неорганичных для него. Он не форсирует стихию, все выбросы и заострения слова явно проходят контроль совести его ремесла.