— И я смотрел. И даже за монтажным столом. На днях сподобился. Знаете, что такое монтажный стол? Он такой железный, на нем можно пленку вручную перематывать с бобины на бобину. Останавливать и кадр разглядывать на просвет.
— Зачем?
— Для монтажа. Резать, клеить. Или изучать, если киновед. Я — киновед.
— Ясно.
— И директор здешний.
— Я понял.
Долговязому со скорбным, трагическим даже лицом неуютно сиделось за столиком под упорным директорским взглядом.
— Что у вас с лицом?
— В смысле?
— Будто у вас желудок болит.
— Не болит.
— Или жизнь рухнула.
— Нормально все. Лицо такое. Я не виноват, мне все говорят: что у тебя с лицом? Ничего.
Отвечал он хмуро, раздраженно.
— Да нет, вы извините, это я глупость ляпнул, я не про это хотел, я хотел сказать, что лицо ваше мне знакомо. Я ведь ради чего фильм на монтажном столе разглядывал? Чтоб ваше лицо там отыскать.
— Понятно.
— А, то есть вы в курсе, что есть там?
— Знаю. Видел.
— И еще раз пришли полюбоваться?
— При чем тут? Мне тогда сестра сказала, что видела, я и пришел. А сегодня она напросилась. Тоже хочет.
И он указал на девочку с таким же грустным складом лица. Девочка несла от буфета к их столику стакан чая. Несла осторожно, сосредоточенно, чтоб не расплескать.
— В кино папку увидеть хочет. Будет врать подружкам, что папка актер. — Лицо его при этих словах смягчилось, но он отвернулся и не дал как следует разглядеть.
Домой добирался пешком. Город был уже предутренним. Загорались окна. Он думал о том, что был не прав. Следует написать японцу другое письмо. Радио и сейчас звучит. Как в шестидесятые. Музыка и сейчас кричит. Семидесятые. И ограждает. Новейшее время. Но самый, наверно, характерный сейчас голос — сработавшая сигнализация. Стоит во дворе машина, прыгает на нее кошка, и вой до небес. Для всей округи, для каждого за каждым окном. Мучительный, душу выматывающий звук.
Дома он включил радио. Новости.
Чиркнул спичкой. Поднес огонь к газовой горелке. И расслышал:
— Иван Полынин. По прозвищу Горький.
Огонь обжег пальцы.
По телевизору в вечерних новостях он увидел остов машины на пустынной дороге. Обгорелые трупы. Затем Ванино лицо, еще живое.
— Взрыв, — говорил ведущий. — Криминал. Пять человек. Новости культуры.
Как-то это все одновременно происходит, думал директор, глядя на бегущие по клавишам пальцы. И снег идет, и пианист играет, и машина взрывается, и Вани нет больше, и бумаги в зеленой папке утратили силу. И смерть не моя.