Новый Мир ( № 3 2003)

Есть разные пояснения к этим стихам в контексте воронежских реалий — историй о неудавшемся походе к писателю Покровскому (Н. Мандельштам) и описаний водокачки и деревянного короба для стока воды (Н. Штемпель). Но поверх этих реалий проступает глубинный смысловой пласт стихотворения, связанный со смертью Пушкина, со столетней годовщиной «в этом январе»68, — ужас близкой гибели, бегство от нее, соскальзывание в смертную яму, крик о помощи. «В январско-февральскую стужу Мандельштам в по­следний раз вспоминает картину пушкинских похорон, и на этом фоне неопределенность словкакой-то мерзлый деревянный коробпроясняется: прежде всего речь здесь идет не о доме Покровского, не о водокачке, а о гробе Пушкина...»69 Пушкин как черный человек приходит к поэту, как предвестник гибели — вспомним мандельштамовские стихи о смерти Андрея Белого, его двойной реквием70.

В предчувствии смерти поэту свойственно обдумывать свой «Памятник», свое посмертное будущее, свою судьбу с точки зрения вечности. У Мандель­штама мотивы традиционного классического «Памятника», в том числе и пушкинского, начинают пробиваться с 1935 года — в каких-то очень отдаленных метаморфозах:

Да, я лежу в земле, губами шевеля,

Но то, что я скажу, заучит каждый школьник...71

                                                                    (1935)

Народу нужен стих таинственно родной...

                           («Я нынче в паутине световой...», 19 января 1937)

Уходят вдаль людских голов бугры:

Я уменьшаюсь там, меня уж не заметят,

Но в книгах ласковых и в играх детворы

Воскресну я сказать, что солнце светит72.

                              («Ода», январь — февраль 1937)

 

Не кладите же мне, не кладите

Остроласковый лавр на виски...73

                                  («Заблудился я в небе — что делать?..»,9 — 19 марта 1937)