Новый Мир ( № 4 2011)

Если рассматривать новую поэзию с точки зрения ее интенции (“направленности на”), то поэзия 90-х исследует по преимуществу “чужих певцов блуждающие сны”, отойдя от метафизики конца 80-х в сторону метарефлексии, от философии — к филологии. Называть ли это явление “постмодернизмом” или нет — не суть важно. Важно, что в этот период поэтическое слово как бы “концептуально двухголосо”. Взамен этой “двухголосости” поэзия 2000-х полагает объектность “прямого высказывания”, расположенного строго “по эту сторону” бытия, по возможности избегая лексической иносказательности, суггестивности и пафоса, заданного традиционным “поэтическим мифом”. Подобно героям Свифта новые поэты говорят как бы при помощи наличных предметов, соположение которых и дает требуемое поэзией смысловое смещение.

Но теперь, в начале 10-х годов XXI века, можно с уверенностью сказать, что уже в конце 2000-х в поэзии самого молодого поэтического поколения вызревают ростки новой интенции, которая, видимо, будет определять поэтику следующего десятилетия. Анастасия Афанасьева — несмотря на свою географическую вненаходимость (живет она в Харькове, в Украине) — один из безусловных лидеров русской “новой молодой поэзии”. В интервью, данном Ольге Балла, Анастасия Афанасьева признается: “Литература — это, по-моему, непосредственная связь с метафизическим пространством; через нее возможно получить не только ответы на вопросы о том, что есть здесь и сейчас, кто есть человек в настоящее время и в предшествующие эпохи, но и абсолютно мистическое познание мира, то есть выход через текст к каким-то уже надчеловеческим ценностям. Такие каналы в культуре непременно должны существовать. То есть у каждого может быть свой текст такого рода: грубо говоря, своя литературная Библия, через которую он получит возможность прийти к чему-то божественному. К той самой абсолютной воле, в которой подвешен мир”.

[1]