Новый Мир ( № 6 2007)

Особенно же нарисованный Седаковой портрет конгениален оригиналу во всем, касающемся умудренного здравомыслия Аверинцева, ни разу не соблазненного ни тем, что у дьявола в правой руке, ни тем, что в левой (знаменитое его изречение о двух руках отца лжи). Он — и это у автора статьи безупречно акцентировано, — не выпуская ни на минуту из памяти опыт репрессивного общества, тут же высвечивает новую репрессивность общества пермиссивного; он неустанно размышляет (не следуя за прежними софиологами) над таинственной восточно-христианской темой Софии Премудрости и одновременно высоко поднимает знамя ясно-разумного западнохристианского аристотелизма; он сочетает придирчивую недоверчивость ответственного филолога с простым сердечным доверием к догматам Церкви.

В труде Седаковой, быть может, впервые уловленановизна

метода мысли Аверинцева (борьба с навязчивыми дихотомиями — “напрасными раздвоениями”; категории “перекрестка” и “встречи”) и метода его речи (собеседование на равных, публичная адресация, перепроверка только что сказанного в ощутимом присутствии слушателя). В концентрированном тексте-портрете множество превосходных проникновений; вот одно из них: “<…> он видел свою современность как карту военных действий”, — неожиданное, но точное понимание его рыцарского духа. И только однажды Седакова меня порядком покоробила — там, где она говорит о “мировоззренческой беллетристике” как “привычной форме русской религиозной мысли”. Соглашусь, Аверинцев не только возродил, но и обновил эту мысль, но сам он о наших общих как-никак учителях — о том же С. Л. Франке хотя бы — так ни за что не отозвался бы; такие слова уместны в устах другого Сергея Сергеевича — Хоружего, который, собственно, не устает твердить именно это.

В самой середине своей высокой апологии Ольга Седакова — вдруг — пишет: “В воздухе эпохи не остается места для его голоса. Его слово обладало силой пробуждать от глухого невежества — не только умственного, но сердечного невежества — советского „нового человека”. Постсоветского „нового человека” в его непринужденном цинизме это слово, как видно, трогает мало. Однако, как мы слышали от Аверинцева не раз, „история не кончается: она уже кончалась множество раз”. И этот конец пройдет”. Мне почему-то кажется, что уже проходит.

 

Наталья Трауберг. Невидимая кошка. М. — СПб., “Летний сад”, 2006, 304 стр.