И я решила вызывать их по одному, говорить им разгадку с глазу на глаз.
Желания Владимова и Войновича были столь интимны, что их не стоит разглашать даже сейчас. Скажу только, что к литературе они не имели ни малейшего отношения.
Войновичу я объявила свою разгадку, краснея и отводя глаза. Он тоже сильно покраснел, пролепетал даже что-то вроде извинения за вульгарность, но тут же бросился на террасу и закричал остальным:
— Мистика, полнейшая мистика!
Владимову я вообще сказала, что не сумела отгадать.
— Значит, не сбудется? — криво ухмыльнулся он.
— Боюсь, что нет, но кто знает, — ответила я.
— Так я и думал, — сказал он с каким-то даже удовлетворением. — Ну да это все ерунда.
Желание Гладилина было вполне прозаическое, но самое, по тем временам, невозможное — и самое, как оказалось впоследствии, осуществимое: жить в Америке. Правда, на практике это получилась Франция, но таков уж, значит, был его позднейший выбор. Разгадку мою он выслушал спокойно, удивления не выразил, сказал только что-то вроде:
— Да, ловко, как вы это делаете?
Я начала было бормотать насчет особого дара, озарения свыше, он кивнул:
— Ну пускай! — и больше не настаивал.
Наступила очередь Некрасова. И это было труднее всего. Желание его звучало так: “Покоя, Господи, покоя!”
...Много лет спустя я, не помню уж в который раз, навестила Некрасова в его парижской муниципальной квартирке. Было это дней за двенадцать до его смерти. Он был уже очень нехорош, совсем не пил и был подавлен и беспокоен.
Несмотря на слабость, он настоял, чтобы мы непременно пошли “на Бульвары пить пиво” (представляю себе, в скольких мемуарах появляются и еще появятся эти слова в связи с Некрасовым). Мы уселись в кафе, по неясным мне причинам особенно им любимом, и он, не обращая внимания на мои слабые стоны, что пива я терпеть не могу, начал заказывать кружку за кружкой, повторяя, что я должна пить и за себя и за него. И посреди разговоров об Израиле, куда он охотно бы снова поехал, но сначала, если даст Бог оклематься и позволят другие обстоятельства — в Россию, в Россию, по которой он, записной обожатель Франции, страстно тосковал, — посреди всех этих разговоров я, давясь ненавистным пивом, напомнила ему, как много лет назад он точно так же заставлял меня пить — правда, не пиво — и я точно так же давилась, но пила.
— Это когда же? — спросил он безразлично.
— А в Ялте, помните, когда мы только познакомились.
— А мы в Ялте познакомились?
— Да вы не помните? Еще Войнович был, Жора Владимов, я еще ваши все желания угадывала.