Новый Мир ( № 7 2000)

Если в “Маленьком триптихе” конец и начало “дороги” размыты, то в вокальной поэме на слова Есенина “Отчалившая Русь” (1977) “дорога” имеет конец, который становится новым (выводящим за пределы произведения) началом. “Путник” приходит к преображению. Преображение намечено поэтическим текстом. В стихотворении, выбранном для заключительной части цикла, герой несет, “как сноп овсяный, солнце на руках”. Человек вырастает в подобие мирового древа, которое объединяет поле и солнце. Музыкальным аналогом путника, соединяющего землю и небо, в свиридовской языковой системе может стать синтез песенности и колокольности. И действительно, вокальная линия, которая в начале поэмы держалась узких интервалов и гаммообразных ходов, в финале представляет собой серию широких интервалов, а конкретно — шагов по тонам настройки колоколов. При этом способ ее развертывания остается чисто мелодическим. В партии фортепиано — свое преображение: от мерных звончатых фактур в первых частях цикла к колокольности, которая в финале ритмически артикулирована как взволнованная человеческая речь. Драматургия перекрестного преображения земли в небо и неба в землю, сфокусированного на путнике, заставляет по-новому прочесть смысл “дороги” — медиатора между началом и концом. Конец (“земля как небо — небо как земля”) равен новому началу — началу неразъединенного, неантиномичного бытия.

От музыки к общественной перспективе. Нежесткое сцепление № 3.

Есть слова, вросшие в музыку. Например, некрасовские — в “Весенней кантате” (1972) Свиридова: “Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка Русь”. Они интонируются повтором одной и той же гимнически-набатной фразы (напоминающей также и аккламации священника). В музыкальном повторе, который и подчеркивает поэтические антитезы, и обнаруживает скрытую синонимию противоположных самооценок, дано такое “вомузыкаливание” слов, которое словно изначально, в самих строках поэта, существовало, только мы этого не слышали.

А есть слова, из музыки вырастающие. С ними труднее. Это как сочинять от той эвристически-загадочной точки, с которой начинает композитор, и дойти — тоже загадочным путем — не только до завершенного произведения, но еще и до его рефлективной интерпретации (которая самого композитора если и интересует, то только потом, когда о его сочинении пишут и говорят). С другой стороны, писать и говорить о музыке, не пытаясь вырастить слова из нее самой, — профанация. Поэтому пробовать все же надо, хотя и без особых упований.