Новый мир. № 8, 2003

Едва касаясь краешка столаИ спинки стула — то, что было раньше,Ко мне вернулось и к виску примкнуло:Сто лет назад я также здесь жила.И апельсин в ладони был оранжевНастолько же, когда ладонь бела.Не знаю я, ладонь или ладьяВ замедленном скольжении мгновеньяНа краешек поставит бытия,Как натюрморт, мое стихотворенье.Вот очертания приобрелаСеребряного кораблекрушеньяТемно-коричневая палуба стола.Сто лет назад я рядом с ней плылаВ размере головокруженья.И все заведомо, над флотом небольшимКомандует обветренный, бывалыйДух чаепитий. Это он кружит,

Витает и движения вершитУ спинки стула, словно у штурвала.Плетет из нот несложный клавесинВдоль комнаты игру теней и света.Я опускаю красный апельсинСреди поставленных предметов.И все во всем слегка отражено.Заключено в фарфоровых узорах.И апельсин в поверхности приборовЗатеплился цветным веретеном,Кирпичной пыли мелким перебором.Но в сочетания, затеянные кем-то,Тем, кто ни мной, ни мне необъясним,Для глубины необходима синь —Взыскательна гармония акцента.Ее старательной рукой ультрамаринОдной из кружек чуть смещен от центра.На фоне матовом фарфорового блюдца

Я по лимону лезвием веду.Для сердца терпкую возьму беду,Иголочные капельки прольются.Здесь от Востока желтого и жаркого пескаТончайшей ниточкой сокрытого истокаСмешалась с цитрусом туманная тоскаИ воздух Рождества с лимонным соком.Тончайшей хрупкости подвержен натюрморт.В нем фиолет и снег и зной кифары.В мой сахарный фарфор песок СахарыКак из часов песочных перейдет.У ложечек особые дела:То лодочник в серебряном почетеВ своем перенесении веслаУчаствует, как будто бы в полете,В рассеянном движении крыла.Но мнимый распорядок не случаен,Все по своим расставлено местам,

Как в шахматах. И чайник Notre DameВ потертом лаке повторен печально,И «натюрморт» отринул перевод,По смыслу тот, что «мертвая натура»,Гуляет норд меж башенками чашек,И свято чтит невидимый народЛимонное колесико фортуны,Настольный город кораблей и башен,Обветренный штурвал у спинки стула.Сей синеглазый мир и корки серпантин,Контраст, пульсирующий в глянце,Уж верно, знали малые голландцыИ век назад художник, что носилСеребряное имя КонстантинИ в жизнь играл с трагедией паяца.И если плоскость прочная светла,То, словно в мраморе прожилки,Опаловая палуба стола

Окружности посуды приняла,Как белые на белом жизни.Как чай и сахар перемешан мир.И люди стол теснее окружили.И стрелки ложечек, и золотой пунктирДвижение по кругу завершили.И каждому казалось, что сюдаЯвился он по собственному делу.Тогда, когда над плоскостью столаДух чаепитий властвовал всецело:Притягивал, рассаживал фигурыИ светом кружевным плутал по лицам,И золотой полоской контражураСпадал вдоль плеч, и синевой в ресницахЮтился, любопытствуя прищуромВо взглядах, расположенных друг к другуВ обыкновенье разговорных тем —Всех тех, кого собрал сюда затем,Чтоб завершить движение по кругу.