Новый Мир ( № 8 2008)

Запомним этот миг и объектив, глядящий в дуло автомата. Автомат, тоже “отечественного производства”, вскоре начнет стрелять в людей неправильной национальности и веры, открыв эпоху международного терроризма в новейшей истории-— эпоху, в которую мы сейчас живем. Рост фиксирует исторический момент со всей ответственностью, но попутно говорит о себе, о личной своей свободе, что и привела его — случайно или нет? — на крышу дома в Олимпийской деревне. Связь слова и изображения в книге Роста — это не связь картинки и подписи. Рост видит — и показывает, мыслит — и говорит. Он показывает то, чего не скажешь словами, и говорит о том, что показать невозможно. Художник и писатель, он

создает новый жанр, включая изображение в словесно воссоздаваемый контекст. Фотография останавливает мгновение — слово придает изображению объем, погружает его в поток исторического времени, поток мыслей, в частную жизнь никем не ангажированного свидетеля истории. Рост создает новый жанр — и сразу возводит его на уровень классики жанра.

Фотографии, сделанные с той крыши той самой камерой “Зенит”, обошли весь мир и в книгу Роста попали уже с полос тогдашних газет — негативы, отданные им туда, как водится, исчезли, имя его не было упомянуто, но свободный фотограф Юрий Рост сделал свое дело, выполнил свой долг, так просто им сформулированный: “увидеть своими глазами и попытаться рассказать, что сам узнал и почувствовал”. Все очень просто, но увидеть — это и есть тот дар, благодаря которому человек с фотокамерой становится художником.

Рост не создает артефакты, он и сейчас не работает с цифрой и фотошопом — то, что он видит, превышает своей глубинной выразительностью возможности

современной техники. Его баскетболисты, снятые в раздевалке после решающей, спорной олимпийской игры в ожидании решения судей, — они все, как один,

Сократы, они задумчивы, и позы их исполнены мысли и достоинства, а Рост — он просто оказался рядом и увидел их такими, какими не видел никто.

“Не помню и не могу теперь понять, каким образом я оказался в раздевалке, где не было, кроме баскетболистов, никого, даже их тренера Владимира Кондрашина. Я снимал их в течение двух часов, экономя единственную пленку, поскольку понимал, что мне представился редкий случай сфотографировать людей в момент высокого драматизма. Быть может, высшего в их жизни.

Потом в Москве показал им снимки, и они удивились:

— Там никого не было, кроме нас. Мы тебя не видели.

А я их видел”.