Новый Мир ( № 8 2009)

И еще: слова о записке впервые появились у следователя И. Сырцова в постановлении о передаче дела в прокуратуру 19 апреля;в протоколе осмотра места происшествия она не упоминается[86]. Однако в деле подшит рапортне­­установленноголица, заверенный другимнеустановленным

лицом по фамилии Волков: причем оба сотрудника не указали ни места работы, ни должности, ни звания, а первый из них — даже фамилии, да и подписи его нет. Прибывший, как написано в рапорте, в квартиру Маяковского 14 апреля в 11 часов увидел в маленькой комнате высших чинов ОГПУ, просматривавших переписку поэта. Он также якобы заметил, что «тов. Олиевский изъял предсмертную записку»[87]. Вопрос: как мог попасть рядовой работник ОГПУ так близко к столу, чтобы быть уверенным в том, что это именнопредсмертнаязаписка? А также: каким образом эта записка оказалась уже вечером у Агранова в Гендриковом переулке? Может быть, анонимный рапорт был написан позднее и одной из его задач было подтвердить наличие завещания и факта самоубийства?

Почему завещание написано карандашом, если Маяковский два дня носил его в кармане? «<…> заполучить ручку поэта даже на короткое время было весьма трудно. Да и подделать почерк „чужой” авторучкой почти невозможно: необходимо прежде выяснить наклон. Но все эти сложности устраняются, если воспользоваться карандашом. А уж сам почерк — сущий пустяк для профессионалов из ведомства Агранова. Не такие документы стряпались!..»[88]

.

Л. Брик писала Э. Триоле в письме от 12 мая 1930 года: «Стихи из предсмертного письма были написаны давно,мне, и совсем не собирались оказаться предсмертными:

 

Уже второй: Должно быть ты легла,

а может быть и у тебя такое.

Я не спешу и молниями телеграмм

мне незачем тебя будить и беспокоить.

Как говорят, „инцидент исперчен”.

Любовная лодка разбилась о быт.

С тобой мы в расчетеи не к чему перечень

взаимных болей, бед и обид.

„С тобой мы в расчете”, а не „Я с жизнью в расчете”, как в письме.

Стихи эти никому не показывай — я не хочу, чтобы они появились за границей в печати»[89]. Лидия Гинзбург записала воспоминания Лили Юрьевны, что в 1923 году, когда Маяковский, сидя дома, писал «Про это», он написал предсмертную записку, которая у нее хранится[90].

Современники в предсмертной записке увидели клоунаду. Бросилось в глаза, что она слишком «литературная» — словно состоит из надерганных