Новый Мир ( № 9 2006)

Но что еще замечательней и лучше всего характеризует Батюшкова, так это его отказ от публикации своего портрета в книге 1817 года. В письме Гнедичу он писал: “Портрета никак! На место его виньетку, на место его „Умирающего Тасса”, если кончить успею…” А в другом письме по поводу предстоящего выхода “Опытов” — еще неожиданней и безнадежней: “Ах, страшно! Лучше бы на батарею полез, выслушал всего Расина Хвостова <…> нежели вдруг, при всем Израиле, растянуться в лавках Глазунова, Матушкина, Бабушкина, Душина, Свешникова, и потом — бух!.. в знакомые подвалы”.

 

7

Одна строка

Батюшков — не самый любимый мой поэт, он даже не входит в первую десятку.

И среди пушкинских отметок на полях наряду с “прекрасно”, “прелесть” и “какая гармония!” соседствуют замечания “темно”, “вяло”, а то и “какая дрянь!”.

Но если бы мне предложили назвать одну из лучших поэтических строк в нашей поэзии, такую, что могла бы служить ее визитной карточкой, я, возможно, вспомнил бы первую строку из стихотворения “Тень друга”:

Я берег покидал туманный Альбиона…

А чем она так хороша, объяснить бы затруднился. Поэзия живет в своем языке и на другой непереводима. Инверсии, свободный порядок слов в предложении — одна из главных особенностей русского поэтического языка. (В прозе, разумеется, такие инверсии выглядели бы дико.) Попробуем выпрямить батюшковский стих: “Я покидал туманный берег Альбиона”. Смысл тот же, но все рухнуло.

“Ни у кого — этих звуков изгибы…” — сказал о Батюшкове Мандельштам. Смешно было бы понимать это утверждение буквально. “Редеет облаков летучая гряда…”, “Чем тоске, и не знаю, помочь?..”, “Последней звезды безболезненно гаснет укол…” — такие “изгибы” — врожденное свойство нашей поэзии. Но, действительно, Батюшков — один из тех, кто владел ими в совершенстве, и в них, как и в его “итальянских звуках”, запечатлена его душа.

Подлинный поэт интересен еще тем, что, читая его, видишь, как прорастают его стихи и приемы в последующей поэзии. О Лермонтове и Грибоедове, Пушкине и Мандельштаме уже сказано. (Все-таки приведем, хотя бы мимоходом, батюшковскую строку “Нас было лишь трое на легком челне…” и несколько “онегинских” стихов из “Последней весны”: “А бедный юноша… погас! / И дружба слез не уронила / На прах любимца своего; / И Делия не посетила / Пустынный памятник его…”)