Новый Мир ( № 9 2006)

“Прямо тайная война какая-то. Война и свара. Но главно дело не в войне. Война — всегда была. Главно — кто и как творит ее!.. Ну а про наши дела хуторские... Права была Василина-покойница. Русский мужик, он и зарежет художественно. Так и Гнашка, Игнат Северинович. Один он всю ту банду кончил. Потом дело его разобрали, объявили — самооборона. А что кровушки милиционной (при тебе еще) выпил — то правда. Так ведь милиционер, какого ты на Гнашкиной лавке видел, мертвый уже был! Банда его убила и в Гнашкин двор перетащила, чтоб, значит, на живореза сомнение навести. Ну от. Кровушки Гнашка, стало быть, выпил, окреп. А через три дня всю банду — что тогда в Раде собралась — и порешил.

А сам пропал. В Сибирь вроде опять подался. Здоровья-то в ём — ого-го! Да и кровушки попил не однажды, это верно. Теперь, люди калякают, бессмертным от той кровушки стал. Как Нестор Махно или даже как сам царь Николай Романов. Гуляет себе ныне на Иртыше. Говорят, в Тобольском видели его. Стоит в рубахе на паперти и всю дорогу одно шепчет: „Грех воровать — да нельзя миновать...” Сюда б его, к нам! Потому как что у нас пришлые люди творят — не приведи Господь”, — писал обезумевший от горя Юхим.

“А корни Гнашкины вырезные я с ворот его снял. У себя дома приспособил. Скучно мне без Василисы-покойницы. Даром не верил я ей. А теперь померла — так верю... Приезжай, племяш. Хоть ты и троюродный, а приезжай. Духу казачьего степного тут совсем не слыхать. Люди все больше с Карпат: дикие, скупые...”

С горечью и досадой отодвинул я от себя письмо.

Показалось: никогда мне этих новороссийских мест, этих Алешковских песков, этих навсегда отъятых степей, пропитанных желчью и потом южнорусских и украинских казаков, орловских мужиков и молокан воронежских, не увидеть. Не увидеть и хаты живореза, отданной, как писал Юхим, внаем каким-то приезжим из Самбора. Не увидеть сплетающихся хвостами то ли для запретной любви, то ли для неземного вечного пения русалок.

А если и доведется попасть в те места, то в Малую Ардашинку навряд заверну: и боязно, и досадно, и от запаха крови мутит.

 

7

Я закрыл глаза.

Смутный, полупрозрачный, с едва проступающими гранями веков и времен стоял, позванивал, дымился — как громадный, кем-то ополовиненный стакан человеческой крови — заносимый забвением и песками русский Юг.

Общий облик