Новый Мир ( № 9 2013)

Со временем поэтические краски этого описания довольно потускнели. Мы уже приводили весьма прохладную оценку Белинского, который и вспомнил-то о «Послании» лишь для того, чтобы отметить благородство Пушкина, не поскупившегося на похвалы дорогому учителю. А уж те, кто увидел Кавказ своими глазами, чуть ли не в каждой строке тут стали натыкаться на всякого рода неточности. Известный дореволюционный автор-кавказовед  Е. Г. Вейденбаум не упустил заметить, что Эльбрус, например, не виден с берегов Терека и что не стоило сравнивать эту гору, покрытую вечными снегами, с тучей, как передающей представление о чем-то мрачном и черном. «Согласно тогдашнему воззрению на горца, как на хищника, — продолжает Вейденбаум, — промышляющего исключительно разбоем и грабежом, все перечисленные племена, по словам Жуковского, только и делают, что „как серны скачут по скалам”, подстерегают путников и в них „бросают смерть из-за утеса”; дома же курят трубки, беседуют об убийствах и острят на кремнях свои сабли, „готовясь на убийства новы”. Нечего и говорить, что такое изображение кавказского горца очень односторонне даже и для того времени: миллионное население не может кормиться только плодами грабежа и насилия. Порядок, в котором Жуковский перечисляет племена, обусловлен исключительно потребностью рифмы. Некоторые названия (камукинец, чечереец) совершенно неизвестны в этнографической номенклатуре Кавказа»

[27].

Все это, увы, справедливо. Ну ладно еще — «камукинец»; это, можно догадаться, почти неузнаваемо искаженный «кумык». «Бах» — по-видимому, «убых», были и такие. А вот невразумительный «чечереец» совсем уж никуда не годится. Скажем еще, что Пушкин, вопреки утверждению Белинского, оказал Державину и Жуковскому вовсе не плохую, а поистине историческую услугу, продлив внимание к их кавказским творениям на бесконечно долгий срок.

 

 

«Граф Зубов находился в дружественных связях  с народами кавказскими…»

 

К лету 1797 года Зубов вернулся морем в Астрахань. Позади осталось много пережитого в этой удивительной кампании, впереди ждала пугающая неизвестность. Облегчить душу смещенный главком смог в разговоре с человеком, которому его рассказ оказался интереснее, чем кому-то другому во всем белом свете. Это был польский путешественник и археолог Ян Потоцкий.