Ефрем привел Капрела и Фижецук, когда роса уже просохла на листве сада. Они стояли у крыльца, там, где нана обычно кормила своих утят, точно не решаясь войти в дом, — бессонная ночь высинила им лица, только глаза были негасимы, только они горели, как прежде, а может быть, даже ярче, чем прежде. Все собрались у крыльца в эту минуту: и мама, и Ефрем, и, конечно, нана со своей кашей и утятами.

— Дети мои, — сказала мама почти торжественно, обращаясь к Капрелу и Фижецук: мама любила говорить торжественно. — Я согласна — пусть будет, как вы решили... — Мама проглотила слезу — она всегда плакала, когда у нее было хорошо на душе, а тут была такая возможность поплакать. — Пусть будет так, — повторила она и, несмело приблизившись к Фижецук с Капрелом, поцеловала их. — Только я прошу вас об одном... — она смутилась и на секунду утратила торжественный тон. — Пусть Фижецук на один день переедет к соседке через дорогу, и мы пошлем туда сватов...

Капрел покраснел, было видно, как его сине-белое лицо стало красным.

— Нет, — сказал Капрел. — Этого никогда не будет...

Все-таки он был настоящим парнем — наш Капрел.

Мама уронила слезу и взглянула на Фижецук, она взглянула на нее — ну конечно, вся надежда была на нее.

— Нет, — сказала Фижецук тихо.

Мама совсем растерялась: ведь ее просьба, в сущности, была такой пустячной.

Мама не любила обращаться к авторитету наны, но сейчас не было иного решения, тем более что нана была рядом.

— Ну, тогда скажи ты детям, — обратилась она к нане.

Нана молчала, задумчиво разминая на своей ладони комья пшенной каши, — казалось, ничего более важного не было для нее сейчас, как получше размельчить кашу и накормить утят, — нана молчала.

— Ну скажи, нана, — повторила мама.

Тогда нана высыпала кашу и сложила руки, покорно положила свои большие руки одну на другую, как это она делала, когда говорила что-то очень важное.

— Фижецук — наше дитя, — сказала нана, — и мы не отдадим ее в чужой дом, даже на один день...

Вот и все, что я хотел рассказать. И еще: когда пыльным вечером нана идет по городу, нет человека, который бы не поднялся ей навстречу и не склонил головы над ее рукой. Все знают: это идет нана, наша нана...

НОВЫЙ ПОСОЛ

НОВЫЙ ПОСОЛ

Самолет шел уже второй час. Здесь, на высоте десяти километров, круговращение земли казалось зримее. Ты вдруг вступил в единоборство с солнцем: мог угнаться за ним, а мог, как сейчас, с ним разминуться, чтобы встретиться вновь на восточном крае земли, на самом крайнем крае, куда лежал твой путь... Едва взлетев, ты простился с дневным светилом и вступил в границы ночи. Она, эта ночь, была позолочена огнями городов. Как ни скупы были подчас эти огни, в их расположении угадывалась своя линия, непрерывная, точно специально прочерченная, чтобы самолет нашел дорогу в ночи.

Крымов вдруг вспомнил, что в иные времена прибытию посла к новому месту службы предшествовали хлопоты, достаточно обременительные. Прежде чем посол прибывал в страну назначения, туда являлось его сановное добро — сундук с дохами для него и его жены, ящики с фамильным серебром, хрусталем и фарфором, все отменного достоинства, для хозяина посольского дома престижное. Нынче все было по-иному: багаж посла зачастую ограничивался ручной кладью — в одном чемодане платье, в другом — белье, все остальное доставит жена по истечении дежурных шести недель — срок, необходимый, чтобы посольская квартира была доремонтирована, а мебель обновлена.

Ну тут можно было и не беспокоиться: у посольской службы свой ритм, своя заведенная механика. Иное дело — министерский протокол... Как он встретит нового русского посла, кого отрядит для этой встречи? Если есть в природе некая температура отношений между странами, то тут она скажется в полной мере — надо только обнять картину встречи, не пропустив подробностей, а остальное дело ума и опыта.

Крымов взглянул на своего спутника: тот спал. Его борода смялась, нос казался более обычного курносым, щеки подпалил румянец. Наверно, Пугачеву надо было уснуть, чтобы его крестьянская природа стала зримее. Откуда происходит Петр Калиныч? Он говорил, что его родитель таскал волоком баржи по волжским перекатам. Где они, эти волжские перекаты? Крымов обратил внимание на Пугачева в один из своих приездов в Москву — Глеб Александрович случайно услышал, как тот переводил знатного британца. Речь шла о материи жесткой весьма, и переводчик был лишен возможности блеснуть лексическим богатством, но произношение не покоробило придирчивого слуха Крымова. В нем, в этом произношении, была и легкость, и то особое звучание, которое хочется назвать музыкой языка. Крымову нравилось имя Пугачева: Петр Калиныч. Нравилось само сочетание имени и отчества. В имени сына — век нынешний, отца — минувший. Поставленные рядом, эти имена способны были дать представление о самом образе времени.

— Инопланетяне! — неожиданно произносит Пугачев, полуоткрыв левый глаз.