Новый швейцарский Робинзон

Во время нашего разговора Турка равнодушно окончил свой ужасный обед.

— Господин Турка, — торжественно сказал ему Фриц, показывая пальцем на обезьянку, — вы съели мать этой бедняжки; это преступление вам прощается, потому что вы только неразумное животное. Но впредь вы должны любить и уважать вот эту маленькую обезьянку. К счастью, она слишком мала для того, чтобы понимать вред, который вы ей причинили. И если вы раскаетесь и будете вести себя честно, то, в награду за ваше исправление, я обязуюсь снабжать вас хорошей похлебкой, которая отучит вас от омерзительных обедов сырым мясом.

Турка лег к ногам Фрица, как бы понимая важность его речи: взгляд его, с выражением сознания, переносился с его молодого господина на маленькую обезьянку, которую Фриц ласкал на глазах собаки, как бы для указания того, что впредь покровительствуемое животное должно быть для него священным.

После этого договора обезьянка поместилась снова на плече Фрица и сидела там так же спокойно, как если бы давно привыкла к нему. Но когда Турка играя слишком приближался к обезьянке, она снова обнаруживала ужас и старалась укрыться на груди и руках Фрица. Тогда последнему пришла в голову странная мысль.

Желая закрепить примирение, Фриц снова обратился к преступному Турку. «Злодей, — сказал он, — исправь свою вину. Ты лишил это маленькое животное его оберегательницы, и будет лишь справедливо потребовать, чтобы ты же и заменил ее».

И, обвязав шею Турка веревкой, он дал конец ее в руки обезьянки, которую усадил на спину подчинившейся собаки. Сначала Турка стал было сопротивляться; но, после небольшого внушения ему, обезьянка, успокоенная по-видимому, признала данное ей помещение очень удобным.

— Знаешь ли, — сказал я сыну, — что теперь мы очень похожи на фигляров, отправляющихся на ярмарку. Как удивятся твои братья, когда увидят нас при такой обстановке!

— Да, — сказал Фриц, — и Жак, который так любит гримасничать, может теперь брать уроки в этом искусстве.

— Не говори так о брате, — заметил я, — дурно замечать недостатки тех, с которыми нам приходится жить и которых мы должны любить. Взаимная снисходительность обеспечивает мир и счастье, тем более, что у каждого есть своя доля смешных недостатков.

Фриц сознался, что он говорил не подумав. Вслед за этим он переменил разговор. Он воспользовался поводом заговорить о жестокости испанцев во время открытия Америки, когда они приучили собак преследовать туземцев и терзать их подобно тому, как Турка растерзал бедную мартышку.

Я, с своей стороны, рассказал Фрицу все, что знал о нравах обезьян.

Эти разговоры до того скоротали нам время пути, что мы неожиданно очутились в кругу своих, которые вышли нам навстречу, на берег ручья.

Собаки приветствовали одна другую громким лаем. Этот гам до того испугал обезьянку, что она снова вскочила на плечи Фрица и уже не хотела сойти с них.

Едва завидев нас, дети подняли радостный крик; но восторг их еще усилился, когда они увидели маленькую обезьянку, которая дрожа цеплялась за платье Фрица.

— Ах, обезьяна! Обезьяна! Где вы нашли ее? Как вы ее поймали? Какая она хорошенькая!

А заметив наши запасы, они стали спрашивать:

— Что это за палки и что за шары, которыми увешан папа?

Вопросы задавались так торопливо, что мы не могли отвечать на них.

Когда первый восторг утих, я сказал:

— Благодаря Бога, мы возвратились целы и невредимы, и принесли вам, дорогие мои, много хороших вещей. Но мы отправились искать и желали найти людей; к сожалению, не нашли ни одного человека, не нашли ни малейшего следа наших товарищей по крушению.

— Не нарушай нашей радости, друг мой, — сказала жена. — Поблагодарим Бога за то, что мы опять все вместе. Снимайте с себя ношу и расскажите нам подробности вашего путешествия.

Тотчас же все принялся снимать с нас часть нашей ноши.

Эрнест завладел кокосовыми орехами, которых он однако не узнал. Франсуа принял посуду из тыквы, которой все удивлялись, и свой маленький прибор, который он тут же признал более красивым, чем его прежний прибор из серебра. Жак взял мое ружье, мать охотничью сумку; Фриц роздал сахарные трости и снова привязал обезьянку к спине Турка. Затем он передал свое ружье Эрнесту, который не замедлил заметить, что мы напрасно отяготили себя слишком большой ношей и что это могло подвергнуть нас опасности. Добрая мать, поняв эту непрямую жалобу ребенка, освободила его от кокосовых орехов, и наш маленький караван пустился в путь к палатке.

— Если б Эрнест знал название шаров, которые взяла у него мама, то, конечно, не отдал бы их. Это кокосовые орехи!

— Кокосовые орехи, — воскликнул Эрнест, — кокосовые орехи! Мама, пожалуйста, отдай мне их; я могу нести их вместе с ружьем.

— Нет, — возразила мать, — ты скоро стал бы жаловаться, а мне неохота слушать твои жалобы.

— Обещаю тебе, что не стану жаловаться, — возразил Эрнест, — к тому же я могу бросить эти длинные хлысты, а ружье нести в руке.

— Но знаешь ли ты, — сказал Фриц, — что эти хлысты ничто иное, как сахарный тростник, и я научу вас всех как пить из тростей заключающийся в них прекрасный сок.