НРЗБ

Разделавшись с мюридом, он переходил к «черепахе Эпира» из мандельштамовской «Пиерии». Он отмечал, что если Пастернак приводит в бешеное движение недавний момент и апеллирует к современному классику, то Мандельштам, наоборот, останавливает мгновение, предшествующее превращению черепахи в кифару древнегреческим поэтом Терпандром. Но в античной мифологии кифару создает не Терпандр, а Гермес, и потому основную часть доклада профессор посвящал тем структурным средствам, которыми Мандельштам оправдывает свою поэтическую вольность. Речь шла о сопоставлении «беспалости» черепахи с «сухими перстами» Терпандра и о созвучиях, связывающих певца с его инструментом: Пиерии — первый — Архипелага — перстенек — передушили — нерасторопна — черепаха — Эпираспящую — перевернет — Терпандра — перстов — предчувствуя

. Профессор залюбовался стройностью аргументации, но усомнившись, что этой аллитерационной цепочкой он сможет приковать внимание слушателей, а главное, слушательниц, проклял тот час, когда решился вылезть из своей кабинетной скорлупы.

К счастью, поезд тащился еле-еле, останавливаясь, что называется, у каждого столба. Его медлительность подчеркивалась оживленным движением на автостраде, шедшей рядом с путями. Внимание профессора привлек серый «Ягуар», который, динамично маневрируя, опережал остальные машины. Когда он ненадолго поравнялся с профессором, тот успел рассмотреть за рулем господина с телефонной трубкой; видно было даже, как шевелятся губы, потом машина ушла вперед.

«Мало ему ехать и обгонять, — вырвалось у профессора, — он еще хочет держать руку на пульсе мира. Гомеровский эпос исключал параллельный монтаж: пока мы следим за данным героем, происходящее в других местах наглухо замирает. Поезд тем и хорош, что выключает тебя из жизни, обеспечивая надежное алиби, — подобно монастырю или, если угодно, браку, что, впрочем, одно и то же: недаром монахини называются невестами Христовыми. Время останавливается; любовь, ревность, соблазны честолюбия остаются за порогом, предоставляя человека его неторопливым медитациям. Как там в анекдоте? Жена должна была решать мелкие вопросы, а муж — крупные. Крупных вопросов не встретилось… Под укрытием брака человек как бы пережидает жизнь, чтобы уже можно было, наконец, умереть. Звучит довольно мрачно, но все зависит от точки зрения. В чем счастье? В том, чтобы испытать «все», то есть и бедность, болезни, унижения? Или в том, чтобы тебя пронесло мимо подводных рифов? И потом, это только говорится «все». Взять ту же любовь — ведь и она не что иное, как алиби, только с обратным знаком. Человек хватается за нее как за предлог для риска, как за справку об освобождении от повседневности. И смертью он загипнотизирован ничуть не меньше — готовится отчитаться перед собой на смертном одре, что жил, дескать, полной жизнью, времени не терял. A старится даже скорее, чем не живший, так что выходит баш на баш».

Придя к этому стоическому выводу, профессор поглядел в окно и увидел старого знакомого — владельца «Ягуара». Тот по-прежнему висел на телефоне, но почувствовав на себе взгляд профессора, затравленно посмотрел на него из своего аквариума. «Festina lente, тише едешь, дальше будешь», — злорадно телепатировал ему профессор. В другое время медлительность, будь то своя или чужая, бесила бы профессора. Но сегодня он охотно отключился, а вскоре и слегка задремал, зная, что приедет не раньше и не позже, чем суждено волей железнодорожных богов. Да и что может быть приятнее объективных задержек на пути к малопривлекательной цели — к зубному врачу, на конференцию, по матримониальным делам? Центр тяжести переносится с цели на самый маршрут, заоконное пространство скрадывается, стук колес баюкает, как ходики, и сквозь полусонное покачивание хочется только, чтобы сказка не кончалась…