Ну, понеслось!

Мы с Маришкой с шумом устроились напротив хозяина. Амбалы, проводившие нас до столовой, тут же вышли, тихо прикрыв дверь.

Я плевать хотела на его присутствие, пусть не обольщается! Привстав, положила малышке и себе все, что посчитала годным для завтрака. Налила заваренного чаю, взяла нам с Маришкой по кусочку пирога. За хозяином я, разумеется, ухаживать не собиралась и совершенно не обращала внимания на его любопытные взгляды.

Кусок в горло не лез, но я из вредности схватилась за чай, обращаясь к бандиту:

– Поясните мне причину нашего похищения. Я слушаю!

Он усмехнулся, помолчал с минуту, но все же ответил:

– Мне нужно, чтобы Федор сделал кое-что для моих… людей. Такая причина вас устроит? – равнодушно произнес бандит, придвигая к себе тарелку. Слишком он высокопарно изъясняется для подретушированного гопника.

– А, – кивнула я, – вы из этих… Понятно…

Я попробовала выпечку. Пирог с лимонной начинкой оказался чересчур магазинным, и я его отложила. Покупную сдобу не люблю.

– Каких это «этих»? – передразнивая мой тон, спросил он.

– Ну, из этих, которые, так сказать, не чета остальным, – с сарказмом уточнила я и, не сомневаясь в его ответе, насмешливо продолжила: – Людей, не знающих сочувствия. Они настолько увлечены своими высокими замыслами, что идут по трупам ради достижения цели. Те, которые уверены, будто законы писаны для заурядных созданий вроде нас с Маришкой.

Момент, пока он обдумывал мои слова, я использовала, чтобы добавить Маришке чаю.

– Я вот сижу и не могу понять, с чего ты такая дерзкая? То ли глупая совсем, то ли наглая, то ли что-то имеешь в рукаве? – цинично меня оглядывая, насмешливо ответил этот «не чета прочим».

Маришка, с интересом слушавшая нас, вела себя как взрослая, тихо. Я, отставив заварочный чайник, продолжила:

– Классику читать надо. Достоевский как раз о тебе написал. Был один такой тип, как ты, Раскольниковым звали. Да-да, он еще плохо кончил, – ерничала я, при этом элегантно снимая кусочек сосиски с кончика вилки.

Он в ответ одарил меня высокомерной улыбкой. Я автоматически отметила ровные белые зубы, бронзовый загар. Не люблю красивых и подлых. Я люблю надежных и умных, как там у Сенеки о красивых кораблях…

Но похититель вернул меня к нашей беседе.

– Я закончу хорошо, не сомневайся, Тео мне все на блюдечке выложит, – заверил красавец.

В ответ я процитировала фразу из «Преступления и наказания»:

– «Обыкновенные люди должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные».

Пока он пытался обдумать мои слова, видно давно классиков не читал, я желчно вставила:

– Те, в семнадцатом другие, в сорок первом тоже, были уверены, что кончат хорошо, что служение великой идее освобождает их от общепринятых норм, оправдывает убийства и насилие, тем более над тварями дрожащими, людским муравейником, или как сейчас говорят, быдлом, к которому принадлежит основная масса людей.

– Вздор. – Он насмешливо улыбнулся и, поменяв позу, вальяжно расселся в кресле. Попивал чаек, качая ногой в черной туфле с длинным носом. – Я всего лишь отстаиваю справедливость и свободу, выражаясь твоими же терминами. И не надо мне петь о слезках ребенка, – цинично закончил он.

– Почему? Потому что ваш калибр помельче? – дерзко усмехнулась я. – Вы ведь себя считаете право имеющим.

И нагло продолжила, игнорируя его раздражение:

– Или на самом деле думаете, что первым открыли закон: «Кто крепок и силен духом, тот над людьми и властелин. Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее. Так доселе велось и так всегда будет», – процитировала я Достоевского.

– Ну и сравнение. Я прямо не знаю, чувствовать себя польщенным или разгневанным, – с сарказмом усмехнулся надменный тип. Но тут же прекратил улыбаться, резко приподнялся и, прищурившись, язвительно высказал:

– Интересно, что было бы, предложи я тебе, такой правильной, выбор, кого отпустить, тебя или ее, – и он глазами показал в сторону затихшей девочки.

Я тут же уловила исходившие от него самодовольство и высокомерие, которые после последних слов только усилились. Он на самом деле решил, что мой выбор настолько предсказуем, что я выберу себя?

– А если скажу, освободи девочку, ты ее отпустишь? – не верилось, но все же я попыталась.

Негодяи всех меряют по себе, это понятно, но как было бы хорошо, если бы он отпустил ребенка.

– А кому ты нужна? – Он рассмеялся и взял бутерброд.

Меня это даже не оскорбило. Когда нечем ответить, в ход идут вариации на тему «сам дурак» с обязательным унижением.

Похититель, прожевав, продолжил:

– Интересно, если выбирать между твоей жизнью и этим ребенком, ты тоже так благородно будешь его защищать или предложишь отпустить?