Ну ты и дура, Лиза! (СИ)

Они съели по два больших бутерброда, а она - один. Мысль медленно бродила вокруг хлеба. Он вроде и был темный (хотя Саша больше любил белый), ведь только темный был настолько плотный, чтобы его резать можно было тоненько. Но как бы тонко ни резала его Лиза, почти половины свежей буханки уже не было. Каждый раз, покупая хлеб, она думала, что надо растянуть его на подольше и каждый раз они съедали буханку почти мгновенно. А сейчас ленивая мысль о том, что завтра снова придётся идти в магазин за хлебом, совсем её не взволновала.

Перекусив, мальчишки усвистали гулять, и Лиза наконец смогла прилечь. То, на чем они с Сашей спали, не было в полном смысле кроватью. Это ложе когда-то ловко сбил из деревянных поддонов сосед, мастер на все руки, имевший, казалось, знакомых на всех стройках и во всех строительных магазинах. Он легко организовал такой простой и очень популярный среди местных огородников стройматериал. "Настоящее царское ложе", - говорил Сашка, заваливая её на этот постамент, а Лиза обнимала его счастливая, как ребенок, получивший прекрасный новогодний подарок, и вторила "Настоящее. Царское. Да!", и улыбалась.

Сейчас Лиза ничего не помнила и не хотела вспоминать. Она лежала в каком-то полусне-полузабытьи, краем сознания отмечая звуки детских голосов и звона посуды, когда вернулись сыновья. Никакие мысли и чувства не касались её сознания, медленно протекая мимо, отталкиваясь, как вода от брусочка сливочного масла. Осталось только приглушенное ощущение толчков в животе, ощущаемых слабо, на грани, за которой - полное бесчувствие.

Очнулась, когда совсем стемнело. Было очень-очень тихо. Знакомый запах дома - спертый и сырой - медленно возвращал её в действительность. Почему так тихо? Сердце зачастило от паники. Где дети? Лиза приподнялась и испуганно завертела головой, но в темноте ничего не было видно. Надо хоть чуть-чуть расслабиться. Слегка уняв дыхание, прислушалась, застыв в неловкой и напряженной позе. Позади услышала сопение и почувствовала тепло. Выдохнула облегченно, в животе зашевелились. Это был Шурик. Он всегда так громко и смешно дышал во сне. А где же мелкий?

Лиза зашарила по лежанке - скомканное одеяло, Шурик и больше никого. Провела рукой в манеже - прохладная простыня, какие-то тряпки, наверное, одеяло и детская одежда, и всё. Никуда он деться не мог, это было понятно, но сердце опять застучало чаще, а малыш внутри притих. Пришлось встать, затёкшая поясница отозвалась нытьём.

Она похлопала ладонью по ящику, служившему прикроватной тумбочкой. Ага, вот и фонарик - верный помощник для ночных походов в туалет. Она посветила в углы комнаты, вышла в кухню-прихожую, пошарила светлым лучом там. Ребенка не было. Воздуха не хватало. Где же Пашка? В какую щель он забился? Здесь же спрятаться невозможно.

Лиза вышла во двор. В лицо пахнула весенняя ночь, ещё прохладная, но заметно дышавшая дневным теплом, запахами молодой зелени, влажной земли. Лиза обняла себя за плечи, чтобы унять озноб. Прислушалась к звукам. Были слышны далёкие голоса, скорее даже отзвуки чьего-то неразборчивого разговора, и всё, тишина. Даже редкие соседские собаки молчали.

- Паша! - негромко позвала она. Ни звука в ответ. Обошла весь двор, заглядывая в любимые детьми углы. Опять вернулась в домик и стала проверять шкафы, углы и узкие места, где мог бы спрятаться ребёнок. Ребёнка не было. Села на лежанку и задумалась, и всё прислушивалась, прислушивалась... Ничего, кроме того, что он должен быть где-то здесь, в голову не приходило.

Сквозь громкое сопенье Шурика послышалась тихая, приглушенная возня. Лиза прислушалась и потянула за угол ящик, который неловко торчал из-под лежанки. Он шел туго, пришлось подергать, но когда наконец выполз наружу, и Лиза посветила фонариком, тревога ушла - внутри спал Пашка. Это он возился, устраиваясь поудобнее - уснул в тесноте, прямо на книжках и игрушках, которыми до половины была заполнена коробка. Лежал, свернувшись калачиком, съёжившись, засунув ладошки между колен, - видимо, неудобно или замерз. Лиза вытащила из манежа маленькое детское одеяло и укутала младшего. Как он туда попал? Играли с Шуриком, что ли? Сам вряд ли смог бы задвинуть коробку так глубоко. Но разбираться не хотелось. Бодрость, посетившая её после свежего воздуха улицы, как-то быстро испарилась, и сил что-то делать опять не было. Она снова прилегла рядом с Шуриком.

Спалось плохо. Даже сквозь сон Лиза пыталась прислушиваться к звукам на улице. Снилась всякая гадость, от которой сердце заходилось в сумасшедшем трепыхании: то таскала за волосы соперницу, то снова ехала с подругой в машине, то за что-то ругала детей, то её ругал Коля, потом снова наваливалось забытьё, похожее на вечернее. Несколько раз малыш толкался так сильно, что вырывал её на мгновенье из сна. Но он снова возвращался и наваливался всем своим мучительным и душным, как подушка, телом.