Нуар

Упали мы вместе — прямо на рассыпанный уголь. Пулям досталась лишь моя фуражка. Я слизнул кровь с губы, попытался двинуть левой рукой, застонал.

— Может быть вывих, — деловито констатировала она, приподнимаясь и поправляя очки. — Не двигайтесь, я после погляжу.

— Голову вниз! — прошипел я. — Мы тут как два тополя на Плющихе, выбирай любого!..

— Почему на Плю…

Я мысленно посочувствовал девице: очками в уголь — такое не каждому мазохисту по душе. Стрелки же, похоже, вошли во вкус. Почему еще не убили — загадка. То ли криворукие, то ли ждут, пока встанем, чтобы наверняка.

— Ползти сможете?

Треснувшие стеклышки очков блеснули гневом.

— Я не собираюсь никуда ползти! Зачем вы меня толкнули? Там, впереди, раненые, им требуется помощь…

Резкость слов смягчалась мягкой певучестью речи. Акцент не слишком сильный, но очень характерный, не спутаешь.

— Вы что, из Эривани? — не удержался я, лихорадочно пытаясь разглядеть что-нибудь, похожее на укрытие. Спасительная подворотня сзади, всего в двух шагах, но встать нам не дадут, срежут сразу.

Очки-велосипед взглянули без всякой приязни.

— Из Тифлиса. Но я армянка, если вы это имеете в виду. А вы, значит, юнкер?

Юнкер?! Ах да, погоны с широкой белой полосой. И, само собой, шинель вкупе с улетевшей неведомо куда фуражкой.

— Форма не моя. Но я на их стороне. Если вы это имеете в виду.

Особо глазастая пуля вошла в землю под самым моим носом. Я невольно вжал голову в плечи. Наша светская беседа грозила оборваться в самое ближайшее время. Может, конечно, нам очень повезет…

Свист я расслышал слишком поздно. Впереди что-то ахнуло, плеснув черной вздыбленной землей, ударило в уши, в голову, в самое сердце. На миг мир исчез, уступая место клубящейся тьме. Затем тьма сменилась болью…

Голову я все-таки сумел приподнять. Впереди, где рвануло, клубился едкий серый дым. Дом, что стоял напротив, исчез, оставив лишь неясный темный силуэт.

Смерть ослепла…

— Бегите! — выдохнул я. — Назад, в подворотню. Быстрее, быстрее!..

Сам встать я не надеялся. Боль накатила волной, обессилела, прижав к мокрой земле, к острым черным уголькам.

— А вы не командуйте! Поднимите руку, нет, не эту, другую. Теперь хватайтесь за шею…

За спиной вновь была спасительная кирпичная твердь. Я сидел на асфальте, упираясь затылком в холодную влажную стену. Левая рука бессильно свесилась вниз, правая сжимала стеклянный пузырек, из которого несло ядреной химией.

Сумка с красным крестом стояла рядом. Ее хозяйка, став ближе к выходу, разглядывала на свет треснувшие окуляры.

— Еще вдохните, — распорядилась она, покосившись в мою сторону. — И вставайте, а то еще простуду подхватите.

Без очков девушка сразу же стала моложе и даже симпатичней. Уже не суровая курсистка, а просто живая, неубитая барышня в грязном пальто с оборванной верхней пуговицей. Густые черные волосы рассыпались по плечам, на щеке краснела царапина.

Кажется, нам действительно очень повезло.

— Спасибо, сестричка, — выдохнул я, пытаясь приподняться. — Но черт же вас понес в этот двор! Вы прямо как машина «скорой помощи». Сама режет, сама давит, сама помощь подает.

Она поморщилась, спрятала бесполезные очки.

— Думаете, это остроумно? Между прочим, из-за вас я не смогла помочь другим… Пузырек не уроните!

Встать удалось с третьей попытки. Левая рука висела плетью, голова раскалывалась, но я все же сумел сделать нужную пару шагов. Девушка, забрав источающую резкий дух скляницу, снисходительно усмехнулась.

— Вояка из вас, как погляжу… А еще против трудового народа бороться пытаетесь!

Вначале я не понял — слишком болела голова, и лишь потом дошло. Она — «красная», я, стало быть, «белый». Этих слов здесь пока еще не знают, но по сути верно. Гражданская война… Она из московской Красной гвардии. А я…

...А я — пустое дело гневаться,Хотел и думал рассердиться,Но что-то сердце нынче ленитсяИ чувству в такт не хочет биться...

Девушка взглянула недоуменно. Я улыбнулся.

С таким венцом, как на коришневыхВойны германской фотоснимках,С таким лицом, что тело лишнее,Когда снимаются в обнимку.А тут не тыл, тут только госпиталь,Тот, полевой, где нету морфия,

А он — живой, ты слышишь, Господи?Хоть ты его заждался, мертвого.Да, он живой, ты слышишь, Господи?Он выжил по недоразумению.Знать, писарь — в Рай, а этот в госпиталь...Идет германец в наступление.Идет германец — не качается,В медвежьем шлеме с песьей мордою.А у меня — бинты кончаются!И доктор пьян!И нету морфия...