Нулевая долгота

Дед знал бесконечное множество историй из крестьянской и княжеской жизни, а кроме того — про гневного, карающего бога и про самих царей. Иванёк слушал его рассказы с замирающим сердцем и все запоминал. До сих пор помнит! А вместе с тем познавал и обширный крестьянский опыт, передаваемый ему дедом. В шесть лет, перед самой войной, Иванёк уже многое знал и умел и гордо именовал себя гражданином сельской местности.

Отец дивился его познаниям — поощрял, похваливал. Сам он редко бывал в Княжино — по большим праздникам. В год рождения первенца он не поладил с председателем колхоза двадцатипятитысячником Шерстневым и уехал из деревни в Москву: плотничал там на разных стройках. Когда приезжал в Княжино, обязательно учинял экзамен Иваньку. Бывало, спросит: «Ну-ка, Иванька, который теперь час?» Иванёк стремглав вылетал на одворицу, втыкал в землю высокую тонкую палку, размером с дедову, и по тени подсчитывал время. «Папаня, — радостно докладывал он, — ужо шестой час вечеру». Отец доставал карманные часы, долго глядел на циферблат и, покачав от удивления головой, говорил: «Ах ты, а верно! Ладно тебя дед учит. Получай, значит, Иванька, будильник-подзатыльник». Он ласково прихлопывал его по затылку. И снова испытывал: «А погоду на завтра предсказать можешь?» — «Могу, папаня», — радостно отвечал Иванёк, не обижаясь на подзатыльник, и летел из дома проверять приметы.

Помнит Иван, как последний раз приезжал отец — в мае сорок первого. Очередной председатель Петраков задержал отца в Княжино по новому строгому постановлению и отправил на сорок дней в армию на переподготовку. Оказалось, на вечность отправил. Их, десять мужиков из Княжино, повезли к самой границе, и они как раз поспели туда к двадцать второму июня. Девять из них, включая и отца Иванька, погибли в первые же дни нашествия. Выжил лишь конюх Хухрыгин, да и тот вернулся в колхоз без ноги весной сорок второго, после разгрома немцев под Москвой…

А тогда, в сорок первом, по зеленому теплому маю помчался Иванёк на солнечную сторону Княжиной горы — посмотреть, наелись ли овцы травки. Он бы мог и не бегать. Но дед учил все выведывать и с рассуждением обосновывать. А так он мог отцу сразу все предсказать. Почему? Потому что они с дедом уже досконально изучили день Егория-победоносца, то есть шестое мая, а по старому календарю — двадцать третье апреля. И яблони цвели, и травка была рослая, и овцы ею досыта нащипались. «А значит, по народному разумению, — говорил дед, — урожай знатный должон быть. Погодка-то радостная для растениёв. Егорий-победоносец обо всем предсказывает». Однако Иваньку прежде всего на завтра нужно было погоду указать. Поэтому он и побежал на Княжину гору, где воронье на старых липах в стаи собиралось: не кричит ли? Если кричит, то, значит, к дождю. Но нет, тихо. А сами вороны не на деревьях сидели, а у конюшни расхаживали. Да так расхаживали, будто, заложив руки за спину, друг перед дружкой красовались и надменно косили выпуклым глазом на Иванька. Он радостно бросился на них, и те, недовольно каркнув, тяжело взлетели на липы. Но только он отошел, как они опять спустились к конюшне, чтобы продолжать расхаживания. «Как графья», — говаривал дед. Еще с Княжиной горы Иванёк понаблюдал закатное солнце. Оно было ясно пылающим. Значит, и следующий день должен быть вёдренным.

Так он и доложил все отцу. Помнит: отец задумчиво потрепал его вихры и очень серьезно заговорил: «Вот что, Иванька. Ты теперь, значит, почти большой. А с человеком, значит, всякое случается. Потому помогай матери. Понял?» — «Понял, папаня», — послушно ответил он. «Ну вот, значит, так и договорились, — серьезно продолжал отец. — А у деда Большухина учись. Дед справно крестьянствовал. И плотник знатный был. На всю округу плотники Большухины славились. Как и мы, Окуровы. Всегда-то соперничали. Эх, было! Мне бы, конечно, тебя уму-разуму учить, да вот, значит, обстоятельства жизни супротив. Хоть от деда кой-что перемай. Понял?» — «Понял, папаня», — отвечал Иванёк. Отец крепко прижал его к себе и долго держал, гладил по голове. На том и закончилось навсегда его общение с отцом.

Трудовая жизнь Иванька Окурова началась в войну, когда ему не исполнилось еще и семи лет, — пас колхозных телят. Сам председатель Петраков при всем народе его в колхозную ведомость записал — на трудодни. Все уже знали, что его отец, Михаил Окуров, погиб под Минском — похоронка пришла. Но Иванёк не верил бумажке. Он и мать, почерневшую от горя, как мог утешал. «Ты, маманя, не убивайся, — говорил он ей. — Наш папка завсегда подолгу отсутствовал. Вот увидишь, он обязательно явится». — «Ах, Иванёк, — плакала мать, — твоими бы устами мед пить».

Дед Большухин — откуда и силы наскребал! — тоже включился в колхозные дела: то конскую упряжь починит, то мешки залатает, то что другое справно исполнит. «Нам по-сичасному, — повторял дед, — главное — немца одолеть. Кому на войне, а кому в тыле. Нынче ни старому, ни малому отлынивать не положено».