o 41e50fe5342ba7bb

автобиографическом «Мальчике»: «Своей, -улыбкой, -странно, -длительной, -глубокой, -тенью,

-черных, -глаз, -он часто, -юноша, -пленительный, -обворожает, -скорбных, -нас...» («А интонация

Белого записана: Метнер написал один романс на его стихи, где нарочно воспроизвел все

движения его голоса». Какой? «Не помню». Я стал расспрашивать о Белом — он дал мне главу из

«Мальчика» с ночным разговором, очень хорошую, но ничего не добавил.)

«Брюсов не только сам все знал напоказ, но и домашних держал так же. Мы сидим у него,говорим о стихах, а он: "Жанночка, принеси нам тот том Верлена, где аллитерация на «л»!" и

Жанна Матвеевна приносит том, раскрытый на нужной странице». Кажется, об этом вспоминали

и другие: видимо, у Брюсова это был дежурный прием. «Мы его спрашивали: Валерий

Яковлевич, как же это вы не отстояли "Петербург" Белого для "Русской мысли"? Он разводит

руками: «Прихожу я спорить к Струве, он выносит рукопись: "а вы видели, что тут целая

страница — о том, как блестит паркетина в полу? по-вашему, можно это печатать?" Смотрю: и

верно, целая страница. Как тут поспоришь?»

♦Умирал — затравленный. Эпиграмму Бори Лапина знаете: "И вот уж воет лира над тростью

этих лет"? Тогда всем так казалось. Когда он умер, Жанна Матвеевна бросилась к профессору

Кончаловскому — брат художника, врач, — "Доктор, ну как же это!" А он буркнул ей: "Не хотел

бы — не помер бы"».

«А Северянина мы всерьез не принимали. Его сделал Федор Сологуб. Есть ведь такое

эстетство — наслаждаться плохими стихами. Сологуб взял все эти его брошюрки, их было под

тридцать, и прочитал от первой до последней. Отобрал из них, что получше, добавил последние

его стихи, и получился "Громокипящий кубок". А в следующие свои сборники Северянин стал

брать все, что Сологуб забраковал, и понятно, что они получались один другого хуже. Однажды

он вернулся из Ялты, протратившись в пух и прах. Там жил царь, — так вот, когда Северянин

ездил в такси, ему устраивали овации громче, чем царю. Понятно, что Северянин только и делал

что ездил в такси. А народ тоже понимал, что к чему: к царю относились — известно как, вот и

усердствовали для Северянина».

Одно неизданное асеевское стихотворение я запомнил в бобровском чтении с одного раза.

«Сидел Асеев у меня вечером, чай пили, о стихах разговаривали. Ушел — забыл у меня пальто.

Наутро пришел, нянька ему открыла, он берет пальто и видит, что на окне стоит непочатая