О чём грустишь, май?

«Что делать?» – думал Колька. С матерью надо попрощаться. Жизнь свою стал анализировать. Оглушил тогда его город, затянули чужие мысли, свобода и безделье. Колька вспоминал мать, её натруженные руки, седые пряди из-под платка. Отца он не знал, сёстры и братья к его появлению на свет уже жили самостоятельно, и близких отношений с ними не было, не приросли друг к другу. Кольке исполнилось тридцать, это значит матери сейчас семьдесят семь. Для деревни это глубокая старость. Он не мог себе представить, как это может быть, что матери не станет. Где бы он сам ни находился, мать должна быть обязательно. В деревне, в доме своём среди большого хозяйства. Должна жить и его ждать. Как же без неё? Кому он ещё нужен? Никому! Стыд и тоска, что прожила старуха без него целых десять лет, разъедали нутро. Так закралась мысль о побеге, разрослась и требовала действия.

– Надо успеть мать увидеть. Сбечь надо, и всё тут, другого пути нет! Отсижу потом. Чего уж… – решил Колька.

Два дня думал, как этот побег осуществить, и придумал. Когда в тюрьму привозили продукты, машина стояла возле кухни где-то с полчаса. Машина большая, с брезентовым верхом. Он часто помогал её разгружать и за это получал полбуханки хлеба. Кто от хлеба-то откажется? Охрана привыкла, что Колька вечно возле грузовика трётся. И так всё легко сложилось, что сумел Колька в машину просочиться и там замереть между ящиками. Это в кино все побеги просто осуществляются. У Кольки получилось, как в кино. Даже самому странно было. Дальше в городе было труднее: долго искал, кто бы довёз до его деревни задаром. Какой у зэка вид? Неважный у него вид! Пошёл пешком. Решил в крайнем случае заночевать в поле, в стогу. Однако опять удивительно, как всё хорошо сложилось у Кольки! Подобрал его порожний грузовик. За рулём был Венька. Удивились друг другу до крайности. Стало ясно, что раньше времени едет домой осуждённый Николай Семенюк. Подтвердил Венька, что МамАся совсем плоха, не встаёт и собирается на днях отойти.

Пока трясся Колька в машине, душили его слёзы, ни о чём не хотелось говорить. Ехал и мечтал успеть мать живой застать. Чтобы обнять, уткнуться в сухонькое плечо, услышать, как сеном пахнут её руки. Он понимал, что искать его будут у матери. Может, даже быстрее обернутся, чем он доберётся до дома.

МамАся лежала, а возле неё суетились дети – Танюшка старшенькая, Валя приехала из Сум со своим мужем, Ванька тоже был рядом. Матери было совсем плохо. Силы покидали её.

– МамАся, может, хоть киселя попьёшь? – спрашивала Танюшка.

Мать не ела несколько дней.

– Не буду я. Что от Кольки слышно, кто знает? Где он есть?

– Где ему быть? На месте он, МамАся! Куда определили, там он и есть! Жив и здоров, как конь.

– Когда же придёт-то? – терзалась мать вопросом. Похоже, что забыла о его месторасположении либо вовсе мыслями запуталась.

– Ты ж сама говорила, что летом будет. Вот и живи до лета. А то, ишь, что выдумала – помирать! Это всегда можно успеть. А ты потерпи маленько, вот и дождёшься Кольки-то…

Таньке было горько, что все они – дети нормальные, любящие, – здесь, а материнское сердце терзается по этому Кольке-отморозку. Как только такой уродился! Осуждали, что позорит семью, мать в могилу сводит. Паршивец, одним словом! Страдали материными страданиями, а что толку? Стыдобища…

Колька ехал к матери и боялся только одного – её не застать…

Вспомнил с чего-то, как, будучи подростком, обнёс соседский сад. Грех был большой. Дед Егор выращивал редкий для деревни фрукт – персик. Три дерева стояли рядком. Он их обихаживал годами, и было странно, что они за его заботу дают всего по несколько плодов. А дед всё продолжал их холить, питал и поливал, в морозы укутывал газетами и разными тряпками. И вот наконец одно дерево дало урожай. Персиков было много. Егор ходил, любовался, ждал, когда поспеют южные плоды. Колька всё это прекрасно видел и знал особое отношение к этим деревьям дядьки Егора. Однако залез и снял все до единого персика. Снял недозревшими, плоды были твёрдыми, абсолютно неинтересными. Попробовав один, Колька всё выбросил. А дед Егор, обнаружив разбой, занемог. Слёг, да и помер через неделю. Колька такое дело к своему подлому поступку не относил. Помер, да и помер, время пришло. Старый ведь дед был. Так никто и не дознался, чьих рук было то чёрное дело. И только отбывая срок, вспоминал Колька деда Егора не раз. Скребло на душе.

МамАся лежала на боку и смотрела в стену. Была она в прошлом году ею белёная. Ядовитый ковёр закрывал её лишь частично.

«Надо бы перебелить, зачадилась маленько», – думала мать. Мысли в её голове ютились коротенькие, мешались в кашу. Глаза закроет, и видится ей золотистое бескрайнее поле. В нём васильки голубеют. Солнце вовсю печёт. А она с Коляшкой маленьким на руках. Или зиму вспоминает, как бегает её чадо, весёлое, да румяное с санками…

– Колечка, детка, как же ты в беду-то попал? Самый маленький, самый беззащитный! – страдала мать.