О чем кричат Вороны

— Сына, подойди, — пьяный голос дяди Жени позвал его из кухни.

Он всегда в подобном состоянии называл его так, поэтому парень уже привык. Слава оторвался от домашней работы, положил ручку на тетрадь и вышел из комнаты. На кухне сидел дядя Женя, который потянулся за откупоренной бутылкой и налил в рюмку водку.

— Присядь, сына, я хочу сказать тебе кое-что, — сказал он, мотнул головой в сторону свободного стула, и Слава послушно исполнил его просьбу. — Я тебе рассказывал о войне?

— Да, дядя Женя, много раз.

— О войне всегда нужно говорить и не стесняться её ужасов и кровожадности, — сказал мужчина и посмотрел на свои руки, держащие наполовину наполненную рюмку. — Если забыть о ней, если наивно думать, что это всё напускное и веселое, то новая война будет неизбежна. Каждый раз будут всё новые и новые войны. И для таких, как ты неправильное представление о ней может стать смертельным. Как для твоей жизни, так и для жизни тысяч других. Я только надеюсь, — он шмыгнул носом, — что мои рассказы помогут тебе это понять. Только те, кто пережил войну, знают, насколько это страшно и никогда не захотят в неё вернуться. Сынок, — серьёзно сказал дядя Женя и посмотрел на него затуманенным взглядом, — никогда — слышишь? — никогда не доводи дело до войны. Но если однажды этот ужас случится, не убегай и не сдавайся. Мы сильнее, чем нам кажется. Возможно, именно ты станешь тем, кто спасёт этот мир от гибели.

Мужчина опрокинул рюмку, залпом выпив её содержимое. Поморщившись, он взял солёный огурец, понюхал его и откусил половину, медленно пережевывая.

Парень подумал вставить слово, но увидев его выражение лица осознал, что дядя Женя уже все для себя решил. И ему предстоит вновь услышать рассказ о тех страшных временах, когда мужчина был на войне. Каждый раз в такие моменты он рассказывал новые подробности, которые заставляли кровь стыть в жилах и искренне жалеть человека перед ним.

Дядя Женя вновь шмыгнул носом и уставился слезящимися глазами на своего названного сына. Он был готов начать свой сбивчивый пьяный рассказ. А Слава был готов его выслушать, не перебивая.

— Мы были в лагере, когда на нас обрушился град артиллерии. Из тридцати человек выжили десять. Мне повезло, — усмехнулся он, — в тот момент я отошёл отлить и услышал взрывы. Ничего предпринять я не успел, кто-то ударил меня сзади и повалил на землю. Ты, должно быть, видел шрам у меня на руке, — сказал мужчина и приподнял край футболки, — и помнишь, что он от осколка гранаты. Но про шрам на шее я тебе не рассказывал. Именно тогда я его получил, когда один из вражеских солдат полоснул меня чем-то острым, — он прикоснулся к голове ниже линии роста волос, — и оставил меня истекать кровью.

Я слышал крики и выстрелы, стоны и мольбы своих ребят, но никто не пожалел нас. Лежал лицом в земле и пытался перевернуться. Меня заметил кто-то из врагов, рывком поднял на ноги и спросил, могу ли я идти. Я не до конца понимал, что происходит, но знал, что отрицательный ответ будет расцениваться как признание в собственной бесполезности. И, знаешь, сын, лучше бы я тогда не вставал. Потому что то, что произошло дальше оказалось страшнее смерти.

Кроме меня выжили с десяток человек. Они связали нам руки и повели за собой, не выпуская из виду. Один из глупых смельчаков решился побежать и проскользнуть между деревьями, но пули в автоматах врагов оказались быстрее. Он повалился на землю, прямо на притоптанные листья, где… где ещё вчера мы делились друг с другом историями из жизни и планами на будущее. Вражеские солдаты подошли к нему, проверили, что он мёртв, и повели нас дальше через лес. Бросили его.

Оказалось, что мы были буквально на виду у врагов, которые расположились в двух километрах от нас. А это мало, парень, — уточнил дядя Женя. — Это обосраться как мало.

Нас посадили на цепи, как собак. В грязной комнате без мебели уже были люди. Пятеро, не больше. Мне повезло, кровь на шее быстро остановилась, но я всё равно чувствовал себя слабым и обессиленным. А моему сослуживцу, которому пулей попало в локоть, повезло меньше. Он просил оказать ему медицинскую помощь, ведь мы имеем на неё право, как военнопленные. На что эти мрази в форме посмеялись. Кто-то даже наступил ботинком на раненную руку парня, но в итоге они оставили его истекать кровью. Наутро он не проснулся.

Наши дни там длились по меньшей мере вечность. Я мог считать, сколько прошло времени по маленькому окну под потолком. Но вскоре я сбился со счету, и мог только молиться о спасении. Я молился Богу, чтобы он спас нас. Не только Христу. Всем существующим и уже давно забытым Богам. Я перебрал все имена, что мог вспомнить. Но никто из них не отозвался на мои молитвы.

А тем временем нас становилось все меньше. Враг придумывал все новые и новые извращения, чтобы сломить наш дух и волю. Внушить ужас и осознание, что мы уже проиграли. Я смотрел, как уводят сначала одного из моих сослуживцев, дальше — парня из мотострелковой, и это было страшно. Но было ещё страшнее, когда они делали это, не уводя их.

После нас ещё приводили новых пленных, но они быстро «заканчивались», так любил говорить один из садистов, который нас мучал. Один раз я насчитал, что нас было больше двух десятков. Но ненадолго. Вскоре нас осталось трое. Каждый раз я думал, что буду следующим. Признаться, после некоторых… — он запнулся, — в общем, иногда я хотел, чтобы они прекратили мои страдания, а не растягивали их. Эти конченные выродки насиловали живых и осквернили трупы. Они жрали моих соотечественников! — прикрикнул дядя Женя и его голос дрогнул.

Я помню слова нашего командира о том, что враг тоже человек. Но знай, сынок, враг — это прежде всего враг. Если ты первый не успеешь его убить, если засомневаешься на секунду, значит ты уже покойник. На войне не существует понятий «хороший» или «плохой». Война, сынок, — это другой мир, совершенно другая реальность со своими законами, в котором простому солдату уготована ужасная участь. И тебе повезёт, если единственное, чего ты лишишься во время войны — это достоинство.

В мыслях я молил о спасении Богов, но молчал вслух. В тот день, когда ангелы спустились к нам с оружием в руках, землю сотрясло от серии мощных ударов. Под артобстрелом все те ублюдки, которые насиловали, стреляли по безоружным, расчленяли и жрали на наших глазах тех, с кем мы сидели бок о бок, стали с криками разбегаться. Когда мы увидели нашивки на форме спасителей, больше никаких Богов не существовало… Люди, что пришли к нам, пусть и слишком поздно для других моих товарищей, были реальным, настоящим воплощением Богов.

Всем, кто оказывал сопротивление, не было пощады. Я наблюдал за их смертью с желанием лично приложить свою руку и заставить страдать этот мусор, который совсем недавно ел суп из моего товарища. И знал, что они заслужили того же, что делали с нами. Но у меня не было сил что-то предпринять.

Нас морили голодом. Давали хлеб лишь некоторым раз в день в порядке, который был известен только им. Эти ублюдки стояли с оружием в руках и не подпускали нас к тому, кому посчастливилось получить сегодня еду. Самым активным стреляли по рукам или ногам, оставляя истекать кровью. Однажды я не ел несколько недель, так точно и не скажу. Некоторые умирали от голода у меня на глазах под гогот чудовищ, которые кричали о своей исключительности. Мы спали на полу рядом с разлагающимися трупами наших товарищей, и больше не могли сопротивляться физически. А некоторые не могли сопротивляться и духом.

Хотя я до сих пор вспоминаю это с ужасом, и никогда не пожелаю тебе жить в военное время, кое-что я смог понять отчётливо и ясно. Сколько бы нас не ломали, сколько бы не сминали до скрежета костей, сколько бы не кричали о нашей ничтожности, мы все равно победили в этой войне. Мы всегда побеждали и всегда будем побеждать, пока в наших рядах будут те, кто способен на подвиги. Жалость к моральным ублюдкам — это слабость, запомни, сынок. Или ты, или тебя. Третьего не бывает.