О чем молчат вороны

Я выбежала из машины, ворвалась в больницу и понеслась к палате Кэтчин. Она сидела на кровати, как и всегда, и я торопливо заговорила, обращаясь к ней:

– Папа сейчас придет, и он знает, что ты меня видишь. Я передала ему твои слова о том, что мне надо двигаться дальше. Так что тебе не обязательно об этом упоминать, говорить, что я должна уйти, что на него жалко смотреть, – вовсе не обязательно!

В ту же секунду в комнату влетел папа.

– Бет, нам надо поговорить.

– Нет, не надо, серьезно!

Как ни странно, Кэтчин сказала:

– Правда – не надо. Не сейчас.

Мы повернулись к ней. Она изменилась. И в то же время – нет. Все та же Кэтчин, только… чуть ярче? Казалось, ее глаза стали более насыщенно карие, волосы более черные, черты более острые.

– Вы сюда пришли не для того, чтобы спорить, – сказала Кэтчин. – Вы пришли послушать мою историю. Лучше вам сесть. Это надолго.

Мы наконец-то услышим про пожар? Папа не ошибся, когда сказал, что нам надо пойти к Кэтчин. Не знаю только, как он догадался, что сегодня нас ждет конец истории.

Я уселась на краешек кровати. Папа остался стоять.

– Садись, – сказала я. – О том, другом, я сейчас говорить не хочу, а если попытаешься завести об этом разговор – уйду.

Он посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд. Наконец папа сдался и со вздохом отодвинул стул от стены.

Кэтчин дождалась, пока он сядет. А потом уткнулась подбородком в колени и заговорила тихим, задумчивым голосом, какого я прежде от нее не слышала.

– В другом мире я держалась только на историях. Они переносили меня домой.

Она склонила голову набок и изучающе посмотрела на нас.

– Только я не знаю, куда вас приведет конец этой истории.

Ветер на улице усилился, и пыль поднялась в воздух, закрывая солнечный свет. В комнате становилось все темнее, ветер нарастал и шумел, словно бурный речной поток. Как бы странно это ни звучало, свист ветра шел отовсюду, словно он окружал комнату и дул прямо внутри здания.

И Кэтчин начала рассказ:

– Можно путешествовать во времени…

Кэтчин

Двое

Можно путешествовать во времени у себя в голове.

Вспоминать прошлое.

Представлять будущее.

Только не всегда возможно сбежать из настоящего.

Меня несут, словно кусок мяса.

Первый держит запястья.

Второй – лодыжки.

Голова запрокинута. Тело обмякло.

Не могу бежать. Не могу сопротивляться. Только терпеть. Как всегда.

Меня кладут на стол из веток.

Уходят.

Я не одна. Как всегда.

Кто-то дышит в тенях.

Низко и тяжело. Едок.

Что-то в нем изменилось.

Что – не знаю.

Вжимает ладонь мне в живот.

Врезается пальцами в плоть.

Копает к моей душе.

Ему сложно найти краски.

Слишком много забрал.

Приходится копать глубже.

Касается моего позвоночника. Хватает ленту краски. Выдирает.

От крика разрывает тело.

Но я не произвожу ни звука.

Он запечатан внутри.

Как и все.

Слишком сильная боль.

Сознание гаснет.

Пробуждаюсь уже у себя.

Хочу пошевелить пальцами.

Получается. Действие наркотика прошло.

Рука вся серая.

Предплечье тоже.

Я становлюсь, как Кроу.

– Зачем сопротивляешься? – спрашивает она. – Ты должна быть мертвой!

Логично.

Мертвая внутри – значит свободная.

Нет.

Мертвая внутри – значит мертвая внутри.

Повторяю слова:

– Ба… – Труди Кэтчин

– Бабуля… – Сэди Кэтчин

– Бабушка… – Лесли Кэтчин

– Мама… – Ронда Кэтчин

– Я.

Кроу говорит со мной. В этот раз добавляет слова.

– Ба Изобел. Бабушка Кроу.

– Бабуля Изобел. Папа Кроу.

– Бабушка Изобел. Подруга Кроу.

– Мама Изобел. Мама Кроу.

– Я. Ты. Мы.

Ее и мои имена увлекают меня в сон.

Дверь скрипит.

Просыпаюсь.

Хвататели. Хлеб.

Ем.

Руки обмякают.

Ноги подкашиваются.

Нет! Не может быть, чтобы так скоро.

Вдруг понимаю, что изменилось в Едоке.

Его глаза были не зеркалами.

А крошками песчаника.

Едок не один.

Их двое.

Сон

Я не могу следить за ходом времени.

Нет солнца.

Нет луны.

Нет тиканья часов.

Только серое, терзающее кожу.

Сколько дней прошло? Недель? Лет?

Я в постели.

Что-то капает на подушку.

Слеза.

Не моя. Кроу. Она возвышается надо мной.

Впервые плачет из-за меня.

– Твои краски почти ушли, – шепчет она. – Когда их не останется – ничего не останется.

Закрываю глаза.

Не хочу смотреть на себя.

– Повтори те слова, Кроу.

– Ба… бабуля… бабушка…

Мы повторяем их вместе, и я засыпаю.

Я поднимаюсь на холм.

Он зеленый.

Небо – синее.

Полевые цветы – красные, желтые, оранжевые, фиолетовые, черные.

Слышу смех.

Иду на звук.

Девочки сидят в кружке.

Одна смотрит на меня. У нее на носу веснушки.

– Ты здесь? Мы думали, ты с Кроу.

– Вы ее знаете?

Они смеются.

– А как же! Она сражается не за то.

– Неправда! – огрызаюсь.

Они отвечают хором:

– Нельзя победить чувства бесчувственностью!

Я знаю, кто они.

Те, что умерли.

– Я мертва?

– Пока нет, – говорит Веснушка. – Но скоро умрешь.

Не хочу умирать.

Хотя…

Они так счастливы. Здесь так красиво.

Не знаю, за что я бьюсь.

Траву на холме колышет ветер.

Его порыв ударяет мне в грудь.

Сбивает с ног.

Спиралью влетаю в небо.

Веснушка смотрит вверх, на меня.

– Если можешь назвать – можешь поймать! – кричит. – Можешь поймать – можешь победить. У всего есть обратное. Помни!

Сон развеивается.

Кроу кричит:

– Изобел-которая-Кэтчин! Изобел-которая-Кэтчин!