Божественное откровение – и это следует принять во внимание – получает подтверждение только от тех чудес, которые совершаются для доказательства того, что человек, сообщающий откровение, действительно послан Богом. Откровение не имеет никакого отношения ко всем другим чудесам, совершающимся в мире, сколько бы их ни было и какими бы великими они ни были. Случаев, когда есть или могла быть потребность в чудесах для подтверждения откровения, гораздо меньше, чем можно предположить. В языческом мире, среди бесконечного и беспорядочного нагромождения божеств, мифов и культов, не было места для божественного утверждения одного из них против всех остальных. Те, кто имел много богов, были свободны в своем поклонении; и поскольку ни одно из их божеств не претендовало на то, чтобы быть одним-единственным истинным богом, то нельзя предполагать, что при языческой системе религий один из язычников мог использовать чудеса для утверждения только своего культа или для уничтожения культа другого язычника; еще менее нужны были чудеса для подтверждения каких-либо догматов веры, поскольку ни у одного из божеств просто не было таких, в которые должны были бы верить те, кто им поклонялся. И, в силу этого, я не помню ни одного чуда, отмеченного греческими или римскими авторами, которое было бы совершено для утверждения чьей-либо миссии или учения. В подтверждение этого мы находим у св. Павла (1 Кор. 1, 22) замечание о том, что иудеям (это правильно) требовались чудеса, а что касается эллинов, то они искали чего-то иного – у них не было потребности (и они не видели пользы) в чудесах для того, чтобы обратить внимание на какую-либо религию с целью принять ее. И действительно, поистине достойно изумления, насколько бог века сего ослепил умы людей, если мы примем во внимание, что языческий мир получил и постоянно исповедовал религию, которая, не будучи основанной на разуме, не имела и твердой опоры в виде откровения. Они не знали ни ее происхождения, ни ее создателей и, кажется, даже не заботились о том, откуда она пришла или чьей властью она сообщена; и тем самым для ее подтверждения не нужно было упоминать о чудесах: они были им не нужны. Ибо хотя кое-где и появлялись какие-то намеки на откровение, для подтверждения его не было даже намеков на чудеса.
Локк говорит об античной веротерпимости как заведомо не допускающей чудес: ведь если выбор богов для поклонения оказывается с самого начала частным делом, то чудо как публичное действие попирает саму природу античной религии как слишком частного занятия.
Если мы будем направлять свои мысли, руководствуясь прошлым, то должны прийти к выводу, что чудеса как своеобразные верительные грамоты вестника, сообщающего божественную религию, могут иметь место только в том случае, если предполагается существование одного-единственного истинного бога; а что это именно так, что это заложено в природе самого явления и по-другому быть не может, я думаю, будет выявлено в ходе нашего дальнейшего рассуждения. Из тех, кто пришел от имени одного-единственного истинного бога, заявляя, что принес от него закон, у нас в истории имеются четкие сведения только о трех, а именно о Моисее, Иисусе и Магомете. Ибо персы о своем Зороастре или индусы о своем Браме (не упоминая уже о всех диких россказнях религий, распространенных на совсем уж далеком Востоке) говорят столь туманно или столь явно вымышленное, что о них нельзя составить какого-либо определенного мнения. Далее, поскольку из трех упомянутых выше Магомет для подтверждения своей миссии не претендует ни на какие чудеса, ибо у него их просто нет, а откровения, удостоверяемые чудесами, – это откровения Моисея и Иисуса, и они подтверждают друг друга, из этого следует, что во всем этом деле с чудесами, как оно обстоит в действительности в соответствии с реальными фактами, нет вообще никаких трудностей; и я думаю, что самые щепетильные или скептически настроенные люди не могут на основании чудес возбуждать малейшее сомнение в отношении божественного откровения Евангелия.